Меч Шеола
Шрифт:
Вода в блюде успокоилась и отсвечивала зеленью. Лягушка сидела, сохраняя полное спокойствие, в самом центре блюда, а пиявка, толстая и жирная улеглась у ее передних лап.
Копытиха вытянула руки, поводила ладонями над водой, н а распев, медленно и важно, начала читать заклинание. Радогор попытался вслушаться в ее слова, но ни чего не понял. Каждое слово ему казалось знакомым и в то же время нет. Над водой, клубясь. Медленно поднимался белесый туман. Густел, сворачиваясь в тугие клубки и снова падал в воду.
— Гляди, Радогор.
Услышал он тихий старухин шепот. И даже
Наклонился над блюдом, до боли, до ряби в глазах, вглядываясь в зелень воды. туман, едкий и приторный до тошноты, забрался в ноздри. От напряжения помутилось сознание. А на дне блюда кроме лягушки и пиявки ни кого и ни чего.
— Смотри, Радогор, лучше смотри. На тебя заклинание говорено. Мне не откроется. И ни кому не откроется.
Показалось, что — то увидел. Чахлые деревца утонули у края дрягвы, в заросляхболотной травы. В траве крохотные оконца стоялой воды. Кочки, заросшие мхом, разбегаются в разные стороны. Густые, плотные мхи буграми поднимаются над водой. Одинокая, чудом уцелевшая березка…
Взгляд бежит, торопится дальше от кромки болота. Всюду одно и то же. Глазу зацепиться не за что. Окна пустой воды попадаются все реже и реже. На поверхность из бездонных хлябей с урчанием и бульканием выкатываются пузыри и рвутся с оглушительным треском. И снова мох… полями необъятными. Обманчивыми. Гибельными.
Совсем уж далеко взгляд поймал нечто, отдаленно схожее с человеческим жилищем. Четыре бревна торчком поднимаются на пол — сажени над болотом. А на них пристроилась избешка, плетеная из гибких прутьев, обмазанная донной глиной. И крытая толстым слоем болотной травы. Вместо дверей шкура, грубой выделки.
— Вот оно, логово Упыря! — догадался Радогор.
Шкура откинулась на сторону и перед ним появилось странное, нелепое существо. Обросло густой, грязной и свалявшейся шерстью, мало похожей на человеческий волос. Под шерстью, такой длины она отросла, ни ног, ни рук не видно. Не сразу и шкуру разглядел, в которую оно куталось. Сквозь шерсть на него уставились круглые не мигающие глаза. Существо подняло правую руку и неестественно вывернуло и раскорячило пальцы. Шерсть зашевелилась, открывая рот с острыми редкими зубами. С ладони сорвался горячий, с зелена, шар… И Радогор, что есть силы, ахнул по блюду кулаком. Вода заискрилась, заиграла в слабом свете свечей. А Радогор затряс ладонью, обоженную огнем. Но не огнем. Ошибся в горячах. Зимней стужей опалило. Холод заполнил все его тело и подбирался к сердцу, когда Радогор вырвал руку из блюда с водой.
Ахнула Копытиха и схватилась за сердце. Кикимора шмыгнула за трубу и следила за ними дурными от страха, глазами. И только Влада, не издав ни звука, бросилась к нему.
На руке Радогора искрилась корка зеленоватого льда, с каждым его вздохом увеличиваясь в размерах. Радогор чувствуя, как что — то холодное и скользкое добирается до сердца и тянется к нему могучими лапами, чтобы смять, раздавить в смертельных объятиях, грохнул глыбой льда по столу. Стол развалился, а от льда и крошки не отскочило.
— Назад! — Крикнул он княжне, делая страшное лицо. — Сам!
Закрыл глаза и, боясь впасть
— Ой, Радо!
У княжны глаза испуганные. И круглые. Каждое величиной с блюдце. Еще немного и на пол рухнет. Привстав на носки, дует на руки, вытянув их трубочкой.
Бабка Копытиха мечется по избе.
— Дура я, дура старая! Прошлый раз, хоть чуть избу не спалила, а ныне вовсе парня изувечила. Куда он теперь с такими руками?
Влада, услышав ее слова, разревелась.
А старуха продолжала метаться по избе.
— Хорошо бы гусинным жиром помазать. — Из — за печи подала голос кикимора. — Говорят. Помогает, хотя сама не пробовала. А вот пиявками пользовалась. Отпускало, когда ноженьки мои ходить отказывались.
— Увидел я его, матушка. Не волхв он. Колдун! И колдовство у него такое, что ни какой водой не отмыть. Я даже близко подойти не успел, как он чуть из меня не вышиб.
— А я что говорила? — Обрадованно встрепенулась кикимора. — Гадкий человечишко. И угораздило же его ко мне присуседиться!
— Человека я там, как раз и не заметил.
— И про это я тебе толковала. Образина болотная. Вот!
И кикимора гордо выпрямилась.
А уж как он подъезжал ко мне. Я уж было совсем обрадовалась. Вот оно! Счастье привалило. Насиделась в девках до икоты. Еще проживу немного и в мою сторону ни кто и головы не повернет. Ночкой темной словом перекинуться не с кем будет. — И оскорбленно тряхнула головой. — На кривой объехал.
Радогор, осторожно, чтобы не обидеть берегиню, улыбнулся.
— Да, не мечись ты, матушка. Упадешь еще. И без гусинного жира все зажило, как на собаке. И ты, тетушка, не отчаивайся, приплывет еще к тебе счастье.
— Ты думаешь? — С надеждой в голосе спросила кикимора.
— Или я не волхв? — Как можно уверенней заявил Радогор, и подмигнул Владе.
— Ну, тогда я еще пирожок из остаточков съем. — Успокоилась берегиня. — Махонькие у тебя, подруга они получились. А я страсть, как на него обозлилась.
И затолкала в рот сразу пирог чуть не целиком. Но спохватилась и вскинула голову на Радогора.
— Часом не передумал после этого страха со мной в болото идти, молодец?
— Теперь еще сильнее на него хочу поглядеть.
Его слова успокоили кикимору и она поспешно схватила еще пирог, забоявшись, что и другие захотят заесть пережитое.
— Эх, дура я дура набитая! И что было за водянного не идти? Так нет же, вся чисто измозолилась. Молодая была, глупая. Драть было не кому. Рыбьего хвоста погнушалась. А с чего, спрашивается, нос воротить было? В девках пересидела. Одно слово, перестарок. Кто обзарится на такое добро? Вот и сижу одна со всем своим добром на богатстве.