Меч Шеола
Шрифт:
Сломала таки парня, девка. Пересилила.
— Радо, Радо…
Шепчет его имя, словно все другие слова перезабыла.
Копытиха улыбнулась.
— Шепчи, шепчи, сорока. Короток бабий век.
Но на утро не повезло Ратимиру.
— Пусть без нас управляются, как знают. — Решила княжна. Сладко щурясь и потягиваясь. — Венец отдала, гривну тоже. Сами большие уже. А я спать буду. И тебя не отпущу. После бани на сон клонит.
— Не ловко, Лада. Я Ратимиру обещал, что утром вернусь.
— Ты обещал, а я нет. Я вообще, Радо,
Но что она знала такого, чего Радогор не знал, узнать не удалось. Ухватилась за его руку покрепче и уснула заново сном младенца. А Радогор полежал, терпеливо дожидаясь, когда она уснет крепче, высвободил руку, наскоро умылся, — после бани и так чистый, — и подошел к избе.
— Сладко ли спалось, молодец? — Спросила Копытиха, лукаво глядя на него.
— Еле глаза продрал, матушка. Я же говорю, спится здесь, как у дедки Врана. — Вставать не хочется.
— Ну, так… баня!
Радогор мучительно покраснел и быстро увел разговор в сторону.
— Я вот что хотел спросить, матушка. В какую сторону идти мне, чтобы на ту черную дрягву выйти? Где мне этого волхва искать?
Копытиха задумалась. Думала долго, основательно. С кряхтением. И, наконец, до чего то додумавшись, взбодрилась.
— Не два века жить собралась. Попытаюсь… В лоб не стукнет. Вечером увидим, где он прячется от людей. Тебя в это дело лучше не путать. Колдовство гольное. А как тебя не путать, если тебе это самому надо?
Поморщилась, поковыряла пальцем сначала в одном ухе, а потом и в другом. И решилась.
— Придетсяутать. Мне самой не обсказать. — И махнула рукой в сторону. — Там болотце есть. Крохотное, но дурное. Чуть ногой ступишь не туда и враз утянет. Ты туда, радо, не лезь, а найти место посуше и зачерпни воды болотной. Лягуху туда пусти, и пиявку добавь. А вечером, когда месяц выглянет мы с тобой поведьмачим. Поищем того проклятого Упыря.
И улыбнулась во весь рот.
— Ты только поторопись, пока княжна не проснулась. Проснется, обязательно за тобой увяжется. А там леса лешачьи вокруг болота. И кикимора наведывается. Хоть и не живет там, тесно ей, — а проведывать, проведывает. А как не приглядывать, сам, Радогор. посуди. Не приглядишь за добром, из рук вырвут. А то и с руками оторвут.
Она еще говорила, а он уже спешил, удаляясь от избушки, на ходу поправляя перевязь с мечом. А заодно пытаясь угадать, зачем ей понадобилась болотная вода, а тем более лягуха с пиявкой. Когда ручей и ключ рядом.
Путь до болотца оказался не коротким. Это Копытиха рукой махнула скоро, а пришлось шагать да шагать, обходя наваленные кучами деревья и непролазные заросли кустарника и ягодников. В одном не обманула, леса лешачьи! Если бы не увидел прежде, прямо бы в лапы корявые угодил. Стоит среди сухих деревьев, — болото близко, корни мокнут, — не сразу и увидишь. И только по глазам угадать можно.
Успел крикнуть.
— Я Радогор из рода Бэра. Без топора пришел.
Глаза
Народ Бэра для них вроде, как свой. Лапы утянулись, спрятались между веток и сучьев, а веки закрылись. И попробуй, угадай, где древо, а где леший. Строг народ древний, но не злобив. Напугать, напугает и по лесу поводит, покружит, но чтобы вред причинить, этого Радогор не слышал.
Болото — дрягва открылось сразу. Тиной затянулось, мох шапками из воды поднимается. Кочки травой — осокой ощетинились. Редко — редко, где чахлое деревце из воды торчит.
Подобрался к самому краю, встал на одно колено и зачерпнул воды в горшок. А лягушка сама в горшок вместе с водой залетела. Пиявок же внизу неисчислимое множество. Обвязал горлышко куском, сложенной в несколько раз, холстины…
Так… так… так…
Голос скрипит, как лесина сломленная.
Сидит закорючина на кочке, руками колени обняла и вместо платья тиной обвешалась. Голова пенек, не толще его руки. Нос сучком, а над ним два глаза тоскливых и блеклых от старости.
— Не платил, не сулил, а за добром явился.
Как раз в руку сказала Копытиха.
— Откушать со мной не желаешь ли, тетушка? — С хлебосольной улыбкой спросил он. А что еще ему было делать?
Кикимора фыркнула.
— Нашлась родня, когда не ждали. И как же зовут тебя, племянничек?
– Отец с матерью Ольхом назвали, дедко Вран Радогором….
Кикимора задумалась, мучительно морща лоб.
— Радогор, Радогор… Не помню, не слыхивала.
— Все равно не вспомнишь, как бы не старалась. Лучше присаживайся, откушай со мной. Одному кусок в горло не лезет, а вдвоем так и сухарь проскочит, не заметишь. У меня и мясцо припасено.
Кикимора смотрит с подозрением, подвоха ждет.
— Мясцо у меня, милок, уже зубы не берут, сносились все от старости. Вот сальца бы, так нет его у тебя. А за хлеб спасибо. — иссохшая ветка протянулась к нему длинные пальцы приняли краюху. Долго обнюхивала ее, разглядывала и, не спеша. По старушечьи мелко, принялась ее жевать.
— А где сам то жиешь, молодец? — Утолив первый голод, наконец, спросила она, с любопытством разглядывая его.
— В гости приехал. — Радогор махнул рукой, с зажатым ломтем хлеба, себе за спину. — тут, не далеко. У матушки Копытихи. Может, слышала про такую.
— Как не слышать? Слышала. Обходительная женщина. И приветить, и поговорить умеет. Бывало часто к ней захаживала, а теперь вот не могу. — С сожалением вздохнула кикимора. — Ноги болят. Не доплетусь. Иссохла вся. Сам видишь, где живу.
Голос кикиморы стал жалостливым, на глазах выступили слезы.
— Так и поискала бы для себя место посуше. От воды самая хворь в таком возрасте.
— Перебралась бы, а как? — Мотнула головой на сторону. — А это на кого оставлю? На соседа.
В ее глазах зажегся огонек, а голос скрипел, так, что у Радогора зубы заныли.