Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
В связи с этим мы с Железновым много поездили по Латвии, выезжали в маленькие города, на железнодорожные станции, в дачные местечки, встречались с этими людьми и все больше понимали, чего стоил наш улов.
Нет нужды подробно рассказывать о наших поисках и встречах, но о двух–трех стоит упомянуть, чтобы ясней стало, что это были за люди.
На одной из открыток был напечатан снимок вокзала в Лиепае; цифры, написанные на снимке, повторялись на открытке с изображением двух желтых тюльпанов. В списке тюльпаном назывался некий Квятковский.
Мы нашли его на вокзале в Лиепае, он оказался помощником начальника
Действительно, по прошествии нескольких дней я представил ему Железнова, представил, разумеется, под другой фамилией, как своего помощника, от которого Квятковский будет непосредственно получать практические задания.
Железнов в свою очередь связал Квятковского с одним из руководителей партизанского движения, и «тюльпан», который отнюдь не питал добрых чувств ни к русскому, ни к латышскому народу, принял участие в подготовке нескольких серьезных диверсий на железнодорожном транспорте, убежденный в том, что выполняет поручения британского командования.
Еще более интересна была другая встреча.
На открытке была изображена Мариинская улица, одна из самых больших и оживленных торговых улиц Риги.
Адрес мы установили без труда: Мариинская, 39, Блюмс, и он же «фиалка». В Блюмсе я узнал того самого заведующего дровяным складом, который приходил ко мне с предложением купить дрова. Я помнил, что он показывал мне какую–то открытку с цветами, но тогда я не придал значения его визиту и не запомнил, какие цветы он показывал.
Так вот, эта «фиалка» оказалась «цветком» куда более серьезным, чем «тюльпан» и, по–моему, даже чем «незабудка». Прежде всего этот маленький, кругленький человечек принялся меня экзаменовать, пока не убедился, что я действительно Блейк, — я уже достаточно вжился в этот образ, чтобы ни в ком не вызывать сомнений. Затем он стал упрекать меня в том, что я не хотел признать его, когда он ко мне являлся, — он запомнил все подробности своего посещения. Я сказал, что во время его посещения в соседней комнате у меня находился подозрительный человек, и я боялся подвести Блюмса. Кажется, я оправдал себя в его глазах. Выяснилось, что он приходил ко мне советоваться, как поступить с запасами бензина и керосина, находившимися тогда в городе: продать или уничтожить. И так как я не пожелал с ним разговаривать, предпочел, будучи коммерсантом, их продать.
В очень умеренной степени, правда, но я выразил удивление, какое отношение к бензину мог иметь заведующий дровяным складом, и узнал, что заведующим складом он стал после установления в Латвии Советской власти, а до этого был одним из контрагентов могучего нефтяного концерна «Ройял датч шелл» и связан со всеми топливными предприятиями в стране. С этой «фиалкой», от которой шел густой запах керосина, я встретился два или три раза; он и при немцах, во всяком случае до окончания войны, предпочитал оставаться заведующим дровяным складом, но, на мой
Материально Блюмс и при немцах жил с большим достатком: в его квартире было много дорогих ковров и хорошей посуды; немцы частенько захаживали к нему, и он занимался с ними какими–то коммерческими делами.
Короче говоря, люди Блейка в той тайной войне, которая постоянно ведется империалистическими государствами и в военное и в мирное время, были реальной силой, которую следовало учесть, в будущем обезвредить и, может быть, даже уничтожить, а пока что использовать в борьбе против врага.
Но о том, как Железнов подключился к замороженной английской агентуре, как сумел связать с нею деятелей антифашистского подполья, как удавалось иногда заставить ее работать на нас, я рассказывать не буду, хотя об этом можно было бы написать целую книгу. Из числа тех, кто значился в списке, мы не нашли троих; они не жили по адресам, указанным в картотеке Блейка. Когда–то жили, но уехали. Соседи не знали куда. Возможно, бежали куда–нибудь от войны: на запад или на восток, сказать было трудно.
По четырем адресам мы с Железновым так и не успели побывать: неожиданный поворот событий помешал нам это сделать, — а после войны из этих четырех человек нашли лишь одного «гиацинта».
К счастью, в нашу деятельность не вмешивались ни гестапо, ни Янковская. Гестапо не лишало нас своего внимания. Я не сомневаюсь, что после появления Польмана в Риге я все время находился под наблюдением, но, поскольку мною было получено приказание передать немцам свою агентурную сеть и я после этого принялся метаться по населенным пунктам Латвии, Польман должен был думать, что я спешу удовлетворить его требование. Что касается Янковской, то, после того как Гренер объявил об их помолвке, у нее прибавилось личных дел. Удовлетворение безграничного честолюбия Гренера должно было стать теперь и ее делом, и единственно, чего я мог опасаться, чтобы ей не пришла в голову идея каким–нибудь радикальным способом избавиться от меня как от лишнего свидетеля в ее жизни.
Поэтому, когда она появилась после нескольких дней отсутствия, я встретил ее с некоторой опаской: кто знает, какая фантазия могла взбрести ей в голову!
Она вошла и села на краешек стула. Я внимательно к ней присматривался. Она была в узком, плотно облегавшем ее зеленом суконном костюме, ее шляпка с петушиным пером была какой–то модификацией тирольской охотничьей шляпы. Она медленно стянула с пальцев узкие желтые лайковые перчатки и протянула мне руку.
— Прощайте, Август.
Она любила делать все шиворот–навыворот.
— Странная манера здороваться, — сказал я. — Мы не виделись три… нет, уже четыре дня.
— Вы скоро совсем забудете меня, — сказала она без особого ломанья. — Что я вам!
— Неужели, став госпожой Гренер, вы лишите меня своего внимания? — спросил я, чуть–чуть ее поддразнивая. — Я не предполагал, что ваш супруг способен полностью завладеть вашей особой.
— Не смейтесь, Август, — серьезно произнесла Янковская. — Очень скоро нас разделит целый океан.
Я решил, что это — фигуральное выражение.