Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
— Что это все значит? — нетерпеливо спросил он.
— Очередная лирическая сцена, — пошутил я. — Госпожа Янковская в одной из ролей своего репертуара!
— Марта сказала, что они уезжают?
— Совершенно верно, — подтвердил я. — Господина Гренера сманили за океан жареным пирогом!
— Каким еще там пирогом? — с досадой отозвался Железнов. — Сейчас не время шутить.
— А я не шучу. Повторяется старая история. Совесть можно продать лишь один раз, а затем сколько ни одолжаться, придется рассчитываться.
Действительно,
— Неужели ты не понимаешь, как осложнится твое положение после отъезда Янковской? — с упреком сказал он. — Оберегая себя, она в какой–то степени вынуждена была оберегать и тебя. Ты был ширмой, за которой ей удобно было прятаться. Один ты вряд ли сможешь нейтрализовать Польмана и попадешься как кур в ощип…
— Мне кажется, ты сгущаешь краски. В конце концов я могу рискнуть…
— Мы можем рисковать собой, но не вправе рисковать делом! — резко оборвал меня Железнов. — Свое поручение ты, можно сказать, выполнил. Мы обязаны спасти тебя, но, признаться, очень жаль детей. Их тоже хотелось бы спасти. А кроме того, есть, кажется, еще одно немаловажное обстоятельство, которое может ускорить твое возвращение домой.
— Что же ты собираешься делать? — спросил я.
— Говорить с Прониным, — ответил он. — На этот раз он очень–очень нам нужен!
ГЛАВА XVII. У лукоморья дуб зеленый…
Через день или два после визита Янковской и Гренера в тех кругах Риги, где волею судеб и своего начальства пришлось мне вращаться весь последний год, заговорили о предстоящем отъезде профессора в Испанию.
Его научные исследования, которые он не прекращал, даже находясь, как выражался он сам, на аванпостах германского духа, вступили в такую фазу, что потребовали всех сил ученого. Поэтому он решил на некоторое время уехать в далекую от войны страну, которая на самом деле являлась как бы испытательным полигоном для ученых гитлеровского рейха. Такова была официальная версия. А неофициально в Риге, посмеиваясь, говорили, что просто–напросто Гренер решил провести свой медовый месяц в Мадриде.
Истину знали немногие, знали, разумеется, в Берлине и два–три человека в Риге; мне о ней стало известно только в силу особых отношений, сложившихся между мной и Янковской. Что касается Железнова, он был озабочен предстоящим отъездом новоиспеченной четы, по–моему, больше самого Гренера.
— В связи с этим отъездом ухудшается ваше положение, — говорил мне Железнов, — и очень хотелось бы как–нибудь помочь ребятишкам…
Железнов находился на опаснейшей работе, приходилось все время думать, как бы сохранить на плечах собственную голову, но этот удивительный человек меньше всего думал о себе.
— Пронин встретится сегодня с нами, —
Он исчез и сравнительно скоро явился обратно.
— Знаете Промышленную улицу? — спросил он меня. — По–латышски называется Рупниецибас, Запомните: Рупниецибас, дом 7, квартира 14.
— А что дальше? — спросил я.
— Сейчас запомните, а завтра забудьте. Ровно через час приходите по этому адресу. «Руслана и Людмилу» проходили в школе?
— Разумеется…
— Начало помните? — спросил Железнов.
— Там, кажется, посвящение есть, — неуверенно произнес я. — Посвящения не помню.
— Нет, нет! — нетерпеливо перебил меня Железнов. — То, что в школе учили: «У лукоморья дуб зеленый»?
— «Златая цепь на дубе том»?
— Вот и хорошо! — облегченно сказал Железнов. — А то сейчас было бы некогда заучивать стихи. Я уже условился. Вы позвоните и скажете первую строку, вам ответят второй, дальше вы третью, вам четвертую, вы пятую, а вам… Попятно?
— Понятно, — ответил я.
— Вот и ладно, — сказал он. — Помните: ровно через час! А я побегу…
И он опять исчез.
Ровно через час я поднимался по тихой и чистой лестнице дома № 7, а спустя минуту стоял у дверей квартиры № 14 и нажимал кнопку звонка. Дверь мне открыла какая–то пожилая, хорошо одетая и представительная дама. Она ничего не сказала и только вопросительно поглядела на меня. Я неуверенно посмотрел на нее и с довольно–таки глуповатым видом произнес:
— «У лукоморья дуб зеленый»…
Дама слегка улыбнулась и тихо ответила:
— «Златая цепь на дубе том»…
Затем открыла дверь пошире и пригласила:
— Заходите, пожалуйста.
Я очутился в просторной передней. Дама тотчас закрыла дверь и повела меня по коридору в кухню; там у плиты возилась какая–то женщина, одетая попроще.
— Эльза, — сказала дама, — проводите этого господина…
Эльза тотчас вытерла передником руки и, не говоря ни слова и не оглядываясь, открыла выходную дверь. Мы оказались на черной лестнице, спустились на улицу, миновали несколько домов, вошли в какие–то ворота и завернули за угол. Моя провожатая остановилась перед входом в какую–то полуподвальную квартиру, указала на дверь и пошла прочь, даже не поглядев на меня.
Я секунду постоял перед дверью, дернул ручку звонка и услышал дребезжание колокольчика.
Дверь тотчас отворилась, передо мной появился юноша, скорее даже подросток, в серой рабочей блузе.
— Вы к кому? — спросил он довольно недружелюбно, готовый вот–вот захлопнуть передо мной дверь.
— «И днем и ночью кот ученый…» — твердо сказал я.
Подросток окинул меня внимательным взглядом и быстро пробормотал:
— «Все ходит по цепи кругом».
Он выскочил во двор и, полуобернувшись в мою сторону, небрежно кинул: