Мемуары наполеоновского гренадера

Бургонь Адриен

Проснувшись, мы обнаружили, что егеря исчезли и очень удивились. Хозяин рассказал, что около часа назад мимо проезжал какой-то еврей – он предложил егерям за два франка провезти их три лье. Егеря тотчас согласились. Мы с восторгом выслушали эту новость. После уплаты пяти франков – столько просил хозяин – за наших лошадей и самих себя, мы отправились в путь. Наш хозяин посоветовал нам придерживаться санного следа.

Мы проехали девять лье, вечером прибыли в Гейльсберг. [103]

103

Гейльсберг (Heilsberg) –

теперь Лидзбарк-Варминьски (Lidzbark Warmi'nski), Польша. – Прим. перев.

Сначала мы зашли в мэрию за ордерами. Нам очень повезло – нас поселили всех вместе, да и хозяева проявили гостеприимство. Чуть раньше там поселили шестерых егерей Гвардии. Нас накормили супом и мясом. Было много картофеля и пива. Мы спросили вина, за которое, конечно, заплатили отдельно. Вино нам продали по талеру (четыре франка) за бутылку. Хорошее и недорогое вино. Перед тем, как лечь спать, мы попросили хозяйку разбудить нас в пять часов, поскольку до следующего места ночёвки нам предстоял долгий путь.

На следующий день, 22-го декабря, мы поднялись очень рано. Появился слуга со свечой в руке. Мы послали его на конюшню, пообещав хорошие чаевые, если он быстро подготовит сани. И суп нам подали очень скоро – все, как мы просили. Царило приподнятое настроение, мы хвалили хозяйку, называя её «Какая хорошая женщина» и «Прекрасное создание». После завтрака, когда все было уже готово к отъезду, и уже после расчёта, она вдруг сказала:

– Все это прекрасно, господа, но, прежде чем уйти, не забудьте расплатиться.

– Что? Расплатиться?! Мы же были расквартированы у вас! И вы были обязаны нас кормить!

– Да, – ответила она, – но так было вчера, а за сегодняшний день вы должны мне два талера (десять франков).

Я заявил, что платить не буду, но когда женщина поняла, что мы уходим, и денег она не получит, она приказала запереть дверь. А потом появилось десятка два огромных, вооружённых дубинками (каждая толщиной с мою руку) пруссаков. Спорить бесполезно – мы заплатили и ушли. Autre temps, autre moeurs. [104] Да, теперь мы были слабыми.

104

«О времена, о нравы» (фр.). – Прим. перев.

Егеря ушли раньше, мы как раз, завтракали. До Элбинга оставалось двенадцать лье, или два дня пути и, чтобы не переутомить нашу лошадь, мы решили проехать только три лье.

Преодолев около лье, слева мы увидели несколько саней, направляющихся по направлению к Элбингу. Это навело нас на мысль, что, возможно, мы движемся не по той дороге, по которой идёт основная колонна, то есть, вместо того, чтобы идти в Эйлау, мы направляемся в сторону Фридланда. [105]

105

Фридланд (Friedland) – в настоящее время Правдинск, Калининградская область, Россия. – Прим. перев.

Большие сани, запряжённые

парой мощных лошадей, вихрем пронеслись мимо нас. Так быстро, что мы не смогли определить, к какому полку принадлежат сидевшие в них солдаты. Примерно через полчаса мы подъехали к дому, очень представительному на вид. Это оказался почтовый пункт и, одновременно, гостиница. В санях у входа сидели несколько солдат Гвардии.

Мы вошли и спросили вина, как нам сказали, его тут было много, и оно очень даже неплохое. Солдаты, сообщившие нам об этом, похоже, изрядно напились – оба громко хохотали и всячески веселились. Такое поведение, такой эффект наблюдался почти у всех тех, кто, как и мы, перенёс столько страданий и лишений. Мы же выпили совсем немного. Один из солдат спросил нас, встречался ли нам на дороге полк Голландских гренадеров Императорской Гвардии.

Мы отвечали, что нет.

– Они проехали мимо вас, – заметил велит, – а вы их и не заметили! В этих больших санях – весь Голландский полк! Их осталось только семеро!

Начальник почтового пункта сообщил этим двоим солдатам, что для них есть сани и чтобы проехать три лье в сторону Элбинга, им следует заплатить пятнадцать франков. А поскольку у них имелся кучер, мы решили ехать вместе с ними. Через пять минут мы отбыли.

Гранжье и я чувствовали себя плохо – мы отвыкли от хорошей еды – надо было есть осторожно и понемногу. Так мы и решили поступать впредь. В первой деревне, встреченной нами по пути, мы выпили только по рюмочке водки и снова продолжили путь. Вечером мы прибыли в какую-то деревню. Сразу же пошли к старосте за ордерами, но вместо них получили жёсткий отказ. Староста прямо заявил, что единственное место, где мы можем ночевать – это улица. Мы пытались возражать, но он оборвал разговор, хлопнув дверью. Мы обошли ещё несколько дворов, предлагали деньги за приют, но нам везде отказывали.

Посовещавшись, мы решили держаться вместе. А поскольку наши сани не могли вместить всех, было принято решение, что двое, сменяя друг друга, пойдут пешком.

Мы попытались найти деревню с более гостеприимными жителями. В нескольких сотнях шагов от дороги стоял небольшой дом. К нему вела протоптанная тропинка. Мы решили, что переночуем в нем, даже если хозяин окажет сопротивление. Тем не менее, крестьянин сказал нам, что он приютит нас с удовольствием, но если жители деревни узнают об этом, ему не поздоровится. Если никто нас не видел, он рискнёт впустить нас. Мы заверили его, что нас никто не видел, ему не о чем беспокоиться, а перед отъездом мы дадим ему два талера. Он согласился, его жена тоже, и мы улеглись у большой печи.

Хозяин повёл нашу лошадь в конюшню. Его жена подошла к нам и тихо, чтобы никто не слышал, постоянно поглядывая, не идёт ли муж, рассказала нам, почему крестьяне так враждебно настроены к французам. Вот её история:

– В течение двух недель здесь, в мае, квартировали егеря Гвардии. У старосты жил один из них, такой молодой и красивый, что все женщины и девушки деревни сбегались на него посмотреть. Он был квартирмейстером. Однажды, староста застал его целующим и обнимающим его жену, в результате чего жена получила хорошую взбучку. Квартирмейстер, в свою очередь, избил старосту. Дама в настоящее время в интересном положении, а всю вину староста возложил на квартирмейстера.