Мемуары наполеоновского гренадера
Шрифт:
Мы слушали и улыбались, она так забавно рассказывала!
– Это ещё не все, – продолжала она. – Ещё три женщины в деревне в том же состоянии, как и жена старосты, и именно из-за этого, теперь все злятся на французов, особенно, на таких красавцев.
Едва она это произнесла, как старый солдат вскочил и поцеловал её.
– Осторожней, мой муж недалеко! – воскликнула она.
Вскоре вернулся её муж, сообщил, что он накормил и напоил лошадь,
– У меня есть сани, – сказал он, – и за небольшое вознаграждение я могу подвезти вас.
Егеря приняли его предложение.
Нас угощали молоком, супом и картофелем. Спать мы улеглись одетыми, предварительно зарядив ружья.
На следующий день, 23-го декабря, крестьянин разбудил нас ещё до четырёх часов, сказав, что пора. С его женой мы расплатились, поцеловали её и уехали.
Жители следующей деревни вышли к нам целой толпой, бросали в нас камни и снежки. Мы достигли одного из пригородов Элбинга и остановились в гостинице отдохнуть и погреться – мороз значительно усилился. Там мы выпили кофе и в девять часов въехали в город вместе с остатками армии, которые, как и мы прибывали сюда самыми разными дорогами.
ГЛАВА XI
Не теряя ни минуты времени, мы отправились в ратушу за ордерами на ночлег. Возле неё уже стояла толпа солдат.
Мы увидели среди них нескольких кавалерийских офицеров, чей вид был просто ужасен – почти каждый из них потерял пальцы рук и ног, а кое-кто, даже нос – жуткое и жалкое зрелище. Городские чиновники для таких солдат делали все возможное – предоставляли лучшее жилье и требовали от хозяев, чтобы те обеспечили солдатам максимальный комфорт и заботу.
Через полчаса мы получили ордер для себя и для лошади – на квартиру отправились немедленно.
Квартирой оказался большой сарай, а точнее – полуразвалившаяся хибара. Встретили нас ужасно – провели по широкому коридору и показали нашу комнату – без печи и кучкой грязной соломы. Мы выразили недовольство, а в ответ услышали, что для французов это вполне приемлемое жилье, а если не устраивает – ночуйте на улице. Рассерженные и возмущённые, мы покинули этот дом, таким образом, выразив хозяевам все наше презрение к такой невероятной грубости и пригрозив сообщить об их поведении городским магистратам.
Мы решили, что неплохо бы попытаться обменять наши ордера. Решение этой задачи возложили на меня. Мои друзья остались в гостинице.
Теперь в ратуше уже было не так много людей. Я встретился с мэром – он знал французский – и рассказал ему, как грубо с нами обошлись. Я показал ему свою правую ногу, завёрнутую в кусок овчины, и свою правую кисть с почти отвалившейся первой фалангой среднего пальца. Мэр посовещался с ответственным чиновником, и тот сообщил мне, что сейчас нет возможности поселить
– Вот, – сказал чиновник, – это ордер для четверых и лошадь, и вот ещё один, который я советую вам взять. Хозяин этого дома – француз, его жена – местная уроженка. Я поблагодарил его и вернулся к своим товарищам.
Квартира для четверых солдат и лошади находилась в пригороде. Это был дом на берегу канала, ведущего к порту, принадлежал он местному рыбаку, встретили нас неплохо. Я каждому из друзей предлагал ордер для одного человека, но никто из них не захотел им воспользоваться. Я поинтересовался, далеко ли это место отсюда. Выяснилось, недалеко, только мост через канал перейти.
Дом выглядел очень внушительно. Первым человеком, которого я встретил, была служанка – крепкая, сильная румянощёкая немка. Я показал ей ордер. Она сказала, что в доме уже живут четверо но, всё-таки, сходила за хозяйкой дома, которая подтвердила это, указав на их комнату. Эти солдаты тоже были из нашего полка, так же, как и мы приехали недавно, но каждый из них прибыл в город самостоятельно. Я решил вернуться и остаться со своими товарищами. Но дама прочитала ордер и, узнав, что я унтер-офицер Императорской Гвардии, сказала:
– Послушайте, сударь, вы, я вижу, испытали столько невзгод, что мне не хочется выгонять вас. Оставайтесь, я дам вам отдельную комнату и хорошую кровать, потому что вижу – вы очень нуждаетесь в отдыхе.
Я поблагодарил её за сочувствие и сказал, что все, чего я прошу – лишь тёплую комнату и немного соломы.
– Вы получите все это, – ответила она.
Хозяйка привела меня в маленькую комнату, тёплую и чистую, с кроватью и пуховой периной. Ещё я попросил соломы, несколько простыней и тёплой воды – я решил помыться.
Мне принесли все, что я попросил, и ещё большую деревянную кадку. Я так нуждался во всем этом! С 16-го декабря я вообще не мылся и не ухаживал за собой. Я попросил служанку – её звали Кристина – привести парикмахера. Тот побрил меня, или, вернее, содрал толстую корку с моего лица, заметив, что моя кожа так загрубела от длительного воздействия холода, что его бритва скорее пилила, чем резала.
Наконец, процедура закончилась, я был подстрижен. Я хорошо заплатил парикмахеру, а заодно поинтересовался, не знает ли он какого-нибудь торговца старой одеждой, потому я очень нуждался в брюках. Пришёл еврей с мешком, полным всяких брюк. Разных цветов – серые и синие – но они были либо слишком малы, либо велики, были и очень грязные брюки. Сын Израиля, убедившись, что у него для меня нет ничего подходящего, сказал, что отлучится ненадолго, а потом снова вернётся. Он вскоре вернулся с брюками «a la Cosaque»– темно-красного цвета, пошитыми из дорогой и тонкой ткани. Скорее всего, эти брюки принадлежали одному из адъютантов короля Мюрата. Я их примерил и, решив, что в них будет тепло, отложил. На них ещё сохранялись следы от споротых евреем лампасов. Взамен я отдал еврею маленький набор хирурга, найденный в сумке у казака 23-го ноября. Еврей потребовал ещё пять франков – я заплатил не торгуясь.