Меншиков
Шрифт:
— Нет! — возражал им Меншиков. — Вся причина в том, что вы, господа, забыли о государственных интересах. Статочное ли дело, чтобы в государстве не было средств снабдить армию!
— Как ты смеешь так говорить! — вспылил князь Голицын. — Забыл, что сенат представляет особу самого государя!
А Яков Долгорукий — так тот даже сдёрнул парик со своей плешивой сияющей головы и, прытко вскочив, широко разевая рот, полный неровных зубов, закричал:
— Мы имеем власть посадить тебя под арест!
— Ну и псы! — задумчиво и серьёзно сказал Александр Данилович, словно он был в сенате один. Вышел и… приказал:
— Забрать сейчас же из купеческих магазинов армейского провианта на двести тысяч рублей!
И только пыль — пахучая,
— Грузить на суда и немедля гнать в Або! — сурово и твёрдо командовал Меншиков. лично руководивший отгрузкой припасов.
Поступок противозаконный, но мог ли Пётр осудить Данилыча за такое самоуправство, после того, как выяснилось, что этим он действительно спас целую армию?
Адмирал Апраксин по возвращении в Петербург так и донёс государю, что «ежели бы не было здесь светлейшего, в делах могли бы быть великие помешательства».
«Поручил государь сенату устройство каналов, — размышлял Меншиков, — и… шабаш!.. Всё дело остановилось! Во-от дельцы! На Тверском канале каменную слюзу песком завалило… Теперь следствие нарядили, будут бумаги писать…»
Александр Данилович отлично знал, как близко к сердцу принимал такие работы Пётр, смотревший на Россию как на посредницу в торговле между Европой и Азией, давно мечтавший соединить Каспийское море с Балтийским. Сколько раз делился он с Александром Даниловичем этой своей сокровенной думой: «Соединить Волгу с Невой! Сколь это важно для Петербурга!»
И нужно было видеть при этом, как внутренний горячий порыв стремительно поднимал этого крайне усталого и. видимо, тяжело больного гиганта.
«А бородачи, — зло думал Данилыч, — считают: „Рыть каналы — идти против бога“. Дядя [59] — тот прямо говорит: „Отцы и деды наши мудросплетением не занимались, рек вспять не пускали, зато содержали православную веру в чистоте от плевелоучений бесовских“.
— Сена-аторы! — сокрушался Данилыч, отчётливо сознавая, что, кроме названия, ещё ох как мало нового у этих представителей нового детища государя. — Вот таким и толкуй о пользе артерий торговых для государства! Да у таких не то что каналы, всю Россию илом затянет! И тогда они оправдания сыщут! „Мы-де, скажут, старе-то позабыли, а нового как следует перенять не успели и, став не похожими на себя, не сделались тем, чем быть хотели. Кого же тут винить?“ Есть сенаторы, что и так говорят!.. Не-ет. пусть уж меня как хотят поносят такие, жалуются на меня государю, — решил Александр Данилович, — а в это дело надо самому влезать с головой. Сенат не толкать — добра не видать!
59
Яков Федорович Долгорукий, сенатор. Петр прозвал его «Дядей».
Лечение не мешало Петру заниматься политическими делами. При нём находились: Головкин, Шафиров, Толстой. Долгорукий Григорий. Не замедлили явиться в Пирмонт и европейские дипломаты: „пожелать государю успешного пользования пирмонтскими водами“. Между ними находился и гессен-кассельский обергофмаршал и тайный советник фон Кетлер. Сын гессен-кассельского ландграфа Карла, он был женат на сестре шведского короля, и ландграф очень желал взять на себя роль посредника между Карлом и Петром. Кетлеру было поручено выяснить, на каких условиях царь согласился бы заключить мир со Швецией.
— Можно ли со шведским королём переговариваться о мире, — отвечал Пётр на предложение Кетлера, — когда он не имеет желания мириться и называет меня и народ русский варварами?
— Это не так! — мягко возражал тайный советник фен Кетлер. — Напротив, король отзывается о вашем величестве с большим уважением, он считает вас первым государем в Европе!
— Надобно
— Не в этом дело! — возражал им Шафиров. — Если бы шведский король, как вы знаете, был поменьше солдат и побольше политик, он понял бы, что для него ни в чём другом нет спасения, кроме как в сближении с русскими. Мы же одни истинно опасные противники для него! Уступил бы он нам земли, уже завоёванные русским оружием, и тогда удержал бы он за собой не только всю Померанию, но и принудил бы к большим уступкам и Данию и Саксонию. Так?..
Что могли ответить на это гессен-кассельские дипломаты? И они только разводили руками: де знаем, но что же поделаешь с таким королём!
Несмотря на уверения фон Кетлера относительно склонности Карла к прочному миру, Пётр был твёрдо уверен в необходимости продолжать военные действия. Пока не будет высажен сильный десант в самой Швеции, полагал он, Карл будет всячески противиться заключению мира.
Но для высадки большого десанта нужно было содействие Дании. И Пётр из Пирмонта отправился в Копенгаген.
Скоро со всех сторон начали сосредоточиваться в Дании значительные военные силы; ожидали прибытия большого русского флота из Ревеля; к Копенгагену двигались сухопутные войска, расквартированные в Мекленбурге; от берегов Померании приближался к Варнемюнде галерный флот. Всё обстояло как будто бы хорошо. И в начале августа на копенгагенском рейде в торжественной обстановке уже совершилась церемония „отправления в поход“ соединённых эскадр под верховным командованием Петра.
Однако надежды Петра на согласные военные действия не сбылись. Между союзниками возник серьёзный разлад. На военном совете словно нарочно выискивались всяческие предлоги к тому, чтобы затянуть выход в море соединённой флотилии. Пётр обвинял датчан в „неохоте к действиям“, в умышленном замедлении хода дела. Словом, лишний раз выяснялось, что и англичане, и датчане отнюдь не желают чрезмерного ослабления Швеции и укрепления России.
Пётр нервничал. Датский король находил его бесцеремонным, назойливым. Пётр прямо в глаза обвинял короля в беспорядочности, мотовстве, и тому приходилось терпеть грубоватые, но вполне справедливые упрёки царя. Случилось, король пригласил Петра на комедию в придворном театре. Пётр, собравшись в этот день во главе целой кавалькады сопровождающих знакомиться с достопримечательностями Копенгагена, ответил, что не знает, успеет ли он приехать к вечеру в замок, чтобы посмотреть комедию. Король обиделся и велел комедию отменить. А Пётр [60] поздно вечером всё же в замок приехал. Придворные сообщили ему, что комедия отменена, а король уже спит. Но Пётр всё же прошёл к королю и… застал его оживлённо беседующим со своими министрами. „Нельзя сказать, — говорили после придворные, — чтобы, монархи были в этот вечер взаимно любезны“.
60
В этот раз он въехал верхом на коне по внутренней винтовой лестнице на смотровую площадку копенгагенской «Круглой башни», которая считалась тогда чудом датской архитектуры.
Переговоры ничего не давали. Подготовка десанта крепко затормозилась.
„О здешнем объявляем, — писал Пётр Екатерине, — что болтаемся туне как молодые лошади в карете… коренные сволочь хотят, да пристяжные не думают“.
„Тянут с десантом… Будто нарочно, чтобы дать возможность неприятелю укрепиться, — размышлял Пётр. — Неужели для того медлят, чтобы заставить нас сделать высадку поздней осенью, зная, что если мы в такое неудобное время пойдём, то так отончаем, что принуждены будем танцевать под их музыку?“