Меншиков
Шрифт:
Прошло то время, когда Пётр намечал и разрабатывал планы активной стратегической обороны, рассчитанные на изматывание противника, на выигрыш времени для полного развёртывания сил страны, армии. Теперь он признает только наступательные операции — поиски неприятеля, завершающиеся штурмом, атакой, мощными штыковыми ударами, которых — в этом он убедился, проверив, — не выдерживают теперь даже самые отборные части противника.
И он немедля ведёт своё войско к местечку Швабштедту, с тем чтобы, пользуясь второй плотиной, атаковать противника в Фридрихштадте.
Шведы не выдержали стремительного натиска русских. Первый перекоп ими был оставлен без единого выстрела. Видя это, снялись с позиций и части, обороняющие
Запертый в крепости Теннинген, Стейнбок уже не был опасен, и Пётр решил выехать из Фридрихштадта.
— Искать неприятеля всеми способами, — наставлял он Меншикова перед отъездом.
— Принудить к капитуляции, — кивал головой Александр Данилович, угадывая мысли Петра, — или иным способом к разорению его приводить. Так, мин херр?
Пётр, глядевший на пламя свечи, вдруг встрепенулся, точно его кто внезапно толкнул.
— Принудить к капитуляции? — переспросил, с усилием отрываясь от огня и, видимо, стараясь вникнуть, о чём толкует Данилыч. — К разорению его, говоришь, привести? Да, да, а наипаче всего — чтобы не ушёл. И для того первей всего надлежит у ихних генералов брать советы на письме. О всяком важном начинаемом деле. У всех!.. Все они, черти, одной шерсти. Чем отличаются они друг от друга?
— Ценой! — быстро нашёлся Данилыч.
— Вот бес!
— Так, так, на письме, — почёсывал кончик носа Данилыч. — Дабы никто из них после не мог отпереться, что он-де инако советовал. Тина! Гляди, как оно… не увязнуть. Ну, ты это знаешь, мин херр.
Это Пётр знал.
— Вот! — кивнул он, придвинулся к Меншикову, положил руку ему на колено. — Ас датским двором как возможно ласкою поступать. Это скажешь Василию Лукичу Долгорукому, а то у тебя самого, — поморщился, — срыву сие получается…
Меншиков развёл было руками, но Пётр ухватил его за рукав.
— Подожди!.. Знаю!.. Слыхал!.. Я к тому, — пояснил, — что хотя правду станешь ты говорить, без уклонности, — за зло примут. Сам знаешь их не хуже меня: более чинов, нежели дела, смотрят!..
Встал, потянулся.
— А ежели, Данилыч, даст бог доброе окончание с неприятелем, то… прошу ещё… выпроси шлезвигскую библиотеку, также и иных вещей, осмотря самому, и Брюсу скажи… А особливо глобус! [48]
48
Меншиков выполнил поручение Петра — привез в Петербург и библиотеку и огромный, так понравившийся Петру глобус. Вместе с отобранными ранее «редкостями природы и искусства» — анатомическим кабинетом профессора Рюйша и зоологическим кабинетом аптекаря Себы, приобретенными Петром в Амстердаме, а также с купленной им в Данциге, у доктора Готвальда, богатой коллекцией минералов и раковин, коллекциями медалей, монет и прочего, эти редкости положили основание Петербургской кунсткамере, которая «будучи умножена разными редкими вещами, собранными в самой России», представляла собой еще при жизни Петра один из
После отъезда Петра Меншиков принудил города Гамбург и Любек заплатить в общей сложности 30000 талеров за то, что они не прерывали торговых сношений со шведами. В «благодарственном письме», вручённом Меншикову, купечество этих городов выражало надежду, что «великий государь, по своей к ним милости, всякое городам их, а особливо по торговле, изволит изъявлять благоволение».
Пётр был очень доволен.
«Благодарствую за деньги, — писал он Меншикову, — …зело нужно для покупки кораблей».
«А канитель, — считал Меншиков, — запутывалась вконец; датский король „ни мычит, ни телится“, прусский только и думает, как бы забрать под себя побольше шведских городов без войны. То ж заявляет и курфюст Ганноверский. Этот и вовсе „спит и видит“ присвоить себе Бремен и Верден».
— Н-да-а! — крякал. — Половить рыбку в мутной воде хватает кого!.. А вот войну с шведами вести, — обращался к Долгорукому, — это приходится нам одним! Что ж с твоей, Василь Лукич, канителью-то?
— С канителью, с канителью, — ворчал Долгорукий. — Я вот думаю, Александр Данилович, как бы и теперь не вышло так, как с польским Августом получилось: не имея почти никаких выгод, мы только и делали тогда, что несли издержки, подвергались опасностям да испытывали разочарования. Почти наверняка же было известно тогда, что союз с Августом — ох не мёд! Но известна ли была кому-нибудь тогда лучшая возможность?.. Может так получиться и сейчас. А как проверишь?.. Нельзя же каждый день выдёргивать рассаду с корнем только для того, чтобы глянуть, растёт она или нет!.. Конечно, Александр Данилович, это ты праведно… канитель! Уж такая-то, я тебе скажу, канитель завязалась! Такой узел! — разводил Долгорукий руками. — И не подступишься! Ни подтолкнуть, ни примирить их друг с другом! Тянут в разные стороны — и конец!
— Узел, говоришь? — криво улыбался Данилыч. — А я, Лукич, его разрублю… Я — топор, ты — пила!.. — Потрепал по плечу. — Может быть, так и сработаем?
Долгорукий развёл руками.
— Ты, Александр Данилович, сам не раз беседовал «по душам» с Герцем, голштинским министром. Знаешь ведь, что он спит и видит тесный союз Голштейн-Готторпского дома с Россией. Нам-то ведь известно желание их — утвердить союз этот браком молодого герцога с дочерью государя, Анной Петровной!.. Ведь известно же, так?..
— Да, известно.
— Но известно и то, — продолжал Долгорукий, — что Герц домогается отдать в секвестр прусскому королю и голштинскому правительству города Штеттин. Рюген. Штрадзунд…
В такт его речи Меншиков пристукивал пальцем:
— Так, так, известно!
— И то ведомо, что государю нашему по душе этот план, потому что он даёт надежду втянуть в войну с шведами нового союзника — прусского короля.
— Да, — согласился Меншиков. — этого государь добивается.
— Хор-рошо! — потёр руки Василий Лукич. — А как на это посмотрит датский король? Он же считает: голштинский-то двор, по его родственной близости с шведской короной, на шведской ведь стороне?.. А Франция? Она же и так подговаривает прусского короля против нас. Ведь она уже обещала бы всю Померанию, если он выступит против России… О всём этом вам тоже, ваша светлость, известно?
Меншиков сморщился, замотал головой:
— Хватит, хватит!
— Подожди! — заслонялся ладонью Василий Лукич. — По-одожди!.. Выкладывать так выкладывать… А Англия, — продолжал, уперев руки в бока. — Эта хоть и имеет в виду то же самое, но действует тоньше, по наружности миролюбивее. Куда там: посредничество, видишь ли, предлагает для установления мира!
— Ну и леший с ними, — отмахнулся Данилыч. — Возьмём, а там отдадим кому следует! — Хлопнул Долгорукого по плечу, щёлкнул пальцами. — Сыпь серебром, потом разберём!