Меншиков
Шрифт:
— Ни нам, ни детям нашим покоя нет, — зло ворчали родители недорослей. — Всю душу выворачивают наизнанку!..
Тяжко вздыхали:
— Вот тут и крутись, как береста на огне!.. И что это теперь будет? Испытует нас господь или наказывает — его святая воля!..
Другие же по простоте душевной считали, что дальше «новостей» дело не пойдёт, — бог не допустит, ибо «кто по латыням ни учился, — толковали они, — то с правого пути совратился. Да и греки ноне живут в теснотах великих, между неверными, и по своей воле им ничего делать нельзя. За низость, стало быть, надо ставить теперь кланяться им!»
С кислой гримасой принимались молодые дворяне за геометрическое и числительное учение и то твердили исковерканные латинские
«Богомерзостен перед богом всяк любящий арифметику, — поучали благочестивые старцы. — Не тот мудр, кто много грамоте умеет, а тот, кто много богоугодных дел творит». Старцы знали, что государь считает их «корнем многого зла», что он обещал «очистить их путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином». — Забыть они, «благочестивые», не могли жёстких указов Петра о монастырях и монашестве.
Весьма немногие принимали безропотно новое — и то, морщась, как морщится больной, глотая горькое, слабо помогающее лекарство.
— По раскалённой землице шагаем, Данилыч, — делился Пётр с Меншиковым. — Знаю. Все ропщут вокруг меня. Но, запомни, брат, — и скулы его покрывались красными пятнами, — запомни: страдаю, а всё за Отечество; желаю ему полезного, но враги пакости мне делают демонские. — Оглядываясь, ходил по токарной крупным, журавлиным шагом, как будто переступая через препятствия. — Ради Отечества и казню и армию завожу, — говорил останавливаясь перед самым лицом Александра Даниловича, — и корабли строю, и усердно собираю копейку — артерию войны… Ропщет народ? Знаю, что ропщет…
Проникнутый твёрдым сознанием, что выдвинуть Россию в ряды первостепенных европейских государств возможно только при помощи сильной армии и мощного флота, Пётр знал отлично, что и было на что народу роптать: тяготы увеличивались, десятки тысяч людей гибли от непосильного труда, голода и болезней на работах в Питере, Кроншлоте, на верфях, каналах, фортах…
Да, народ терпел «великую нужду». Постоянные рекрутские наборы отрывали работников от хозяйства, крестьяне и мелкий городской люд платили большие подати и налоги, несли тяжелейшие повинности. Чего стоила только одна гужевая повинность!.. И все тяготы, вызванные войной, строительством городов, крепостей, фабрик, заводов, — все государственные издержки тяжелейшим бременем ложились на плечи народа.
Доведённые до крайности крестьяне «чинили непослушание», запахивали господские земли, поджигали имения, казнили помещиков либо, спасаясь от гнёта, подавались за Волгу, Дон и Урал, бежали в понизовые степи, а то и в Сибирь.
— Кто из государей сносил столько бед и напастей, как я? — спрашивал Пётр, по-своему расценивавший как поведение «чинивших непослушание» мужиков, так и противодействие со стороны состоятельных старозаветных людей. И всё строже сдвигая брови, отчеканивая каждый слог, отвечал сам себе горько, дёргая нижней губой: — От сестры заметь, от сестры был гоним [51] — она была хитра и зла, монахине несносен — она была глупа [52] …
51
От сестры был гоним... — Имеется в виду сестра Петра I — царевна Софья Алексеевна (см. примечания к стр. 17).
52
...монахине несносен — она была глупа... — Имеется в виду Лопухина Евдокия Федоровна (1669 — 1731) — первая супруга Петpa I, мать царевича Алексея Евдокия Федоровна была воспитана в семье бояр Лопухиных — приверженцев старины и противников преобразований Петра I. Разлад между супругами завершился ссылкой Евдокии Лопухиной в Суздаль, где она в 1698 г. была пострижена. Евдокия Лопухина стала знаменем антипетровской оппозиции.
— Да и сынку тоже [53] , — вставлял Данилыч, пристально глядя на измученное, осунувшееся лицо государя, его скорбные глаза, косо поднятую левую бровь.
— И сынку, — соглашался Пётр, покачивая головой. — У него кутние-то зубы все вышли, не ребёнок, распашонку не наденешь. Сын-то он мой, да разум у него свой… Эх, много сказать — недосуг, мало сказать — не расскажешь… Было бы «иго моё благо, а бремя моё легко», ежели бы меня понимали. А то ведь, знаю, считают вокруг: «Служить отечеству? Х-ха! Отечество не посылает даров своих прямо. Везде нужны доступные ходатаи». Пакость! И кругом, кругом так!.. А вы? Близкие? Други-товарищи?.. — Зло ухмыльнулся и, выбив о край верстака пепел из трубки, снова зашагал, передёргивая плечами.
53
Да и сынку тоже... — Имеется в виду сын Петра I от первой жены — Е.Ф. Лопухиной — царевич Алексей (см. примечание 28).
Данилыч, замирая от страха, поставив локти на колени и положив в ладони голову, неподвижно сидел на скамье. Сердце его колотилось, руки дрожали, щёки горели. Ждал, чем всё кончится.
— Разумей, Александр, — хмуро и зло говорил Пётр, округляя глаза, — всякому терпению — коней! Жалеть никого не буду. Хватит! Было так: «Промеж нас лён не делён», — теперь не-ет, мин херц… — Схватился за лоб. — Не пойму, бог свидетель, не пойму!.. Чего вам, таким, ещё надо? Я ли скуп для вас?.. Или забыл ты вот, кто был, из кого сделал я тебя тем, каков ты теперь? — Поднял за подбородок, твёрдо, чётко и строго сказал, глядя в бегающие глаза Алексашки: — Сколько раз я твердил: в беззаконии ты зачат, во грехах родила тебя мать… Если не исправишься — пеняй на себя!
Меншиков, нервно перебирая пальцы, хрустел суставами, косил, двигал бровями, раздувал ноздри, не мог остановить растерянного взгляда.
— Мин херр, на меня брешут, как на мёртвого, — торопливо оправдывался. — А я и в мыслях того воровства не держу. Лопни глаза! Провалиться на этом месте!..
— Не божись! — обрывал его Пётр. — У меня кто побожился, тот соврал: на правду не много слов, а разговорчива кривда.
Меншиков бормотал:
— Господи! Разве ж я не понимаю!.. Ахал и покорно говорил:
— Да ведь с нами, чертями, добром-то и не поделаешь ничего! Только, мин херр, я считаю… много наветов, поклёпов… Враги мне пакости всяческие учиняют… подкопы ведут…
Блестя глазами, Пётр отрезал:
— Непутёвый! Справедливей меня судьи нет!
А наветов, подкопов было действительно хоть отбавляй.
Ростовский архиерей Досифей, лишённый сана по делу бывшей царицы Евдокии, говорил на соборе архиереям: «Посмотрите, что у всех на сердцах; извольте пустить уши в народ, что говорят».