Меншиков
Шрифт:
Корсаков помолчал, нагнув голову, потом вымолвил:
— Да ка-ак сказать, ваша светлость… Алёшка дотошный, чёрт! Коли крепко захочет, так раскопает!..
Меншиков рассмеялся.
— Ох, страсти-напасти! Не к ночи бы слышать! — Поправил шляпу на голове и, внезапно краснея и блестя глазами, горячо и грубо добавил: — Не он первый, не он последний. Пусть попробует. У самого рыло в пуху!
— Да ведь у самого-то у самого, — мялся Корсаков, — а оттого нам не легче.
— Ничего, не высосет! — убеждённо отрезал Данилыч. — Авось у меня, — показал крепко сжатый кулак, — не в похвальбу сказано, пока сила есть. И не таких пригибали… Коли что, я, брат, на издержки жмуриться не стану.
Корсаков,
— Дай бог, Александр Данилович! Только… — переступил с ноги на ногу, — вашей-то светлости, может, и ничего, а мне, — крикнул, — ау-у — и ноги в траву, и рога в землю!.. Мне за одни хлебные подряды, поди, мало не будет.
Конюх, державший переднего жеребца, зло и умно косившего большим блестяще-лиловым зрачком, улыбнулся и деликатно отвёл глаза в сторону.
У Меншикова глаза потемнели от бешенства. «Нашёл место, пьяный дурак, где язык чесать про такие дела! У крыльца, при народе!..» Но он пересилил себя и только пробормотал, влезая в карету:
— Посмотрим, посмо-отрим… А за всё тем, — махнул рукой, усевшись, — прощения просил: — Крикнул: — Пошёл! — Рывком закрыл дверцу.
— Счастливого пути, ваша светлость! — низко откланивался Корсаков. — Час добрый!
Конюхи посторонились, и шестёрка ладных караковых лошадей сразу тронула рысью. Весело грянули дорожные колокольчики, завыл форейтор. Корсаков смотрел, как за каретой, вытянувшись в сёдлах, на поджарых конях вылетали из ворот обережные драгуны, и думал:
«У иных и старых вельмож кучера карету цугом так закладывать не умеют. Те, нищеброды квасные, на парочках больше ездят. А у этого ишь как! Чин чином! Молодец новый князь, ничего не скажешь, орёл!»
— Вот те и из пирожников вышел. Всем нос утирает! — завистливо шептал про себя. — Везёт человеку!
А лошади уже вынесли карету мимо аккуратных домиков флотских служилых людей и церкви Кирилла Белозерского на укатанную дорогу — в Рамбов.
Долго Александр Данилович рассеянно глядел на желтоватые, замасленные санями горбы сугробов, с гладко втёртым в них конским навозом, на ржаво-желтые еловые вешки, установленные по обочинам. Дорога змеёй извивалась меж оврагами, перелесками и как бы уползала в серую мглу. Под смачное пофыркивание сытых, застоявшихся лошадей и мягкий, ладный топот копыт Меншиков размышлял:
«Почему это я сегодня так разболтался? Да ещё у крыльца, при народе! — Жадно дышал полной грудью: как пудовый камень свалился… — Что значит здоровье! Дороже всего! На душе и хорошо и легко… А всё-таки… и… тревожно… Как будто чего-то не достаёт… И всегда вот так: всё хорошо, хорошо, а потом… чего-то не хватать начинает, дальше — больше… и заныло, пошло-о! Может быть, это из-за подкопов Алёшки Курбатова, о которых говорил Корсаков?»
Думал, прикидывал: по этой причине, может быть, щемит внутри и сосёт и сосёт этакий маленький червячок? Да нет… В деле Курбатова он. Меншиков, вроде как в стороне… Вроде как? А ежели поглубже копнуть?
4
Уже год, как тянется курбатово-соловьевское дело.
Был когда-то Курбатов крепостным, служил маршалком [55] у Бориса Петровича Шереметева, путешествовал с ним за границей, там присматривался, как люди живут, как хозяйство ведут, а больше всего примечал, откуда и с чего доходы берутся у государства. Почему-то к этому особенно прилепился.
Приехав на родину, долгонько он думал об этом. И таки обдумал Курбатов дельце одно, по его расчёту весьма и весьма прибыльное для государя. У Ямского
55
Маршалок — дворецкий.
«Поднести Великому государю, не распечатав». В письме предложил: «для ради умножения казённого интересу» вести в государстве «бумагу орлёную». [56]
Очень кстати пришлось такое доношение государю: сулило оно казне немалую и верную прибыль.
И был вскоре пожалован Курбатов в дьяки Оружейной палаты, награждён домом и деревней; сделался «прибыльщиком» — стал искать во всём прибыли государству. Через пять лет он занял место инспектора ратуши — встал во главе государственных денежных дел. А ещё через пяток лет Алексей Александров сын Курбатов уже был назначен архангельским вице-губернатором.
56
То есть гербовую.
— Вот тебе и крепостной маршалок! — удивлялись даже видавшие виды дьяки.
Но такое быстрое выдвижение вскружило голову задачливому «прибыльщику». Курбатов начал брать «жареным, пареным и так кусками». Слали вице-губернатору обильнейшие «подносы»: к Пасхе — на куличи, к Петрову дню — на барана, к Успенью — на мёд, к Покрову — на брагу, к Рождеству — на свинину, к Масленице — на рыбу, к Великому посту — на капусту да редьку… И всё это сходило ему до поры до времени гладко.
Но надо же было Курбатову столкнуться, повздорить, не поделить барышей с архангельским обер-комиссаром Дмитрием Соловьёвым! Угораздило же пройдоху «прибыльщика» начать этакое неразумное дело — рубить сук, на котором сидишь!
…Соловьёвых было три брата: Осип, Фёдор, Дмитрий.
За высокий рост, бойкость, выправку Осипа зачислили солдатом в Преображенский полк, за понятливость определили учиться в военную школу, за любознательность послали в Голландию. Перед отъездом государь из своих рук дал ему «на всякую нужду» пять червонных, сказав: «Приедешь, сдашь экзамен адмиралтейцам — воздаянием не обойду».
В Амстердаме Осип учился лучше многих — и больше дельным наукам, даже рапортовал местному русскому послу, что отказывается от — «шпажного и танцевального учения, понеже [57] оно к службе Его Величества угодно быть не может»; вернувшись в Петербург, успешно сдал экзамен, определился к делам и вскоре получил обещанное «воздаяние» — назначение царским комиссаром в Голландию по продаже казённых товаров.
57
Поскольку.
Дельного, оборотистого Фёдора Соловьёва Меншиков взял к себе управляющим имениями; Дмитрий Соловьёв был назначен обер-комиссаром — «ведать у города Архангельска государевы товары», а помощником его был послан ставленник Александра Даниловича Меншикова Григорий Племянников.
Соловьёвы и Племянников действовали дружно: закупали товары беспошлинно, отправляли караваны с хлебом в Голландию, к братцу Осипу, на его распоряжение, промышляли и на свою руку.
Про Дмитрия говорили: «Этот своего не упустит, у него каждая копейка прибита гвоздём». Фёдор тоже «был котком, лавливал мышек». Ворочали братья сотнями тысяч, от которых подонки садились — дай бог любому купцу! Дела у них шли весьма и весьма неплохо, рука руку мыла чисто, сноровисто… И вдруг нечаянно-негаданно заявляется непрошенный компаньон вице-губернатор Курбатов…