Мера Любви

Энгел Франц

— Жан, как же тогда быть? Вы сказали: следует думать, рассуждать. Но коли мы способны лишь порождать мнения, значит, мы обречены заблуждаться? — сокрушенно воскликнул де Бельвар, и Джованни даже удивился, насколько близко к сердцу принял друг его слова.

— Все зло от мнений, но все добро от знания. Видите, мы вновь вернулись к знанию как к условию нашего спасения, ответил он. — Люди способны не только мнить, но и знать. Иначе, это правда, мы все пропали бы. К нашему счастью, в нас заложена способность сомневаться, следовательно, мы никогда не можем полностью довериться мнениям, совсем отдаться их власти, и оттого-то в душе людей представления о должном зачастую находятся в раздоре с желаниями, воля — с удовольствиями, рассудок — с совестью, и все это — между собой. Душа такого человека больна, он в разладе с самим собой, делает, что не хочет, думает так, как внушают ему случайные обстоятельства его жизни, становится сам себе врагом. А такое состояние души не может довести до добра: воля

наша сильна, свобода велика, и в битве с голосом Бога в нашей душе — угрызениями совести — победа нам обеспечена, пусть и очень дорогой ценой. В больной душе поселяется порок.

— Значит, одного сомнения недостаточно! — торжествующе заявил граф. Он чувствовал себя, словно мореход, достигший берегов прекрасных неведомых стран. Хотя берега, открывавшиеся перед ним, представлялись ему знакомыми, но раньше он только слышал о них, видеть же самому эту благодатную страну ему до сих пор не доводилось.

— Недостаточно, — подтвердил Джованни, довольный своим учеником. — Сомнение служит знанию, подготовляет ему дорогу, иначе оно совершенно бесполезно. Сомневаясь, мы учимся не доверять мнению, следующая степень — умение проверить мнение на истинность и обрести таким образом знание. Запомните, Гийом, запишите это на скрижалях вашего сердца: истина содержится только в доказательственных суждениях. Без доказательств любое утверждение — лишь мнение. Доказав его, мы получаем знание. Мы должны уметь обтачивать свои мысли, словно ювелир, что подвергает огранке драгоценные камни, и тогда только они сияют во всей красоте своего совершенства; а что сломается, раскрошится при доказательстве, следует признать негодным материалом и без сожаления выбросить. — Джованни перевел дух. Теперь он наконец подошел к самому главному. — Гийом, я дам вам инструмент для огранки мыслей, научу вас пользоваться им, и вы сможете отделять знания от мнений, как овец от козлищ, — Джованни улыбнулся своей шутке. — Этот инструмент называется диалектика — наука, дающая в руки умелому пользователю истину.

— Диалектика? — де Бельвар искренне изумился. — Я немало слышал хулы на нее. Говорят, будто диалектики — шарлатаны, которые могут доказать все, что им вздумается.

— То, о чем вы сейчас сказали, называется софистикой, — засмеялся Джованни, — всегда-то люди все путают. Софисты только притворяются умеющими рассуждать, на самом деле они ни на что не годны, разве что на посмешище. Ни один софист не устоит перед истинным философом. А диалектику ругают только те, кто не сумел выучиться ею пользоваться как следует. Больше вам скажу, Гийом, — диалектику бранят еще будто она бесплодна. Это правда, сама по себе диалектика ничего не дает, она прикладная наука. Словно инструмент, которым владеет ремесленник, но не пускает его в ход, пока ему не принесут заказ и он не выберет материал, из которого станет мастерить свое изделие. Почему же люди не бранят, скажем, математику, разве она не та же прикладная наука, призванная служить другим? Или навигацию, для того только и нужную, чтобы уметь управлять кораблями? Предложи хулителю диалектики привести корабль в гавань, он ответит, что не сможет этого сделать, ибо не обучался навигации, зато судить и рядить на все лады может каждый. И отчего только люди вообразили, будто мы рождаемся с достаточным умением отыскивать истину и не нуждаемся ни в каком ином знании, кроме собственного произвола? — Джованни сокрушенно вздохнул. — А ведь умение видеть истинную сущность вещей куда важнее знания морских путей всех кораблей мира, всех вычислений! Гуго Сен-Викторский считал, что существует два средства восстановления в человеке подобия Божьего: изыскание истины и упражнение в добродетели. Я согласен с ним, но думаю, второе невозможно без первого, ибо, не познав, что есть истинная добродетель, к чему станем мы стремиться? К чему-то, лишь носящему название добродетели?

— Научите меня видеть сущность вещей, — с искренним жаром просил граф, — научите владеть диалектикой и находить истину.

ГЛАВА XXXIII

О соколиной охоте

Разговор с Джованни заставил де Бельвара задуматься. Он ясно видел теперь, как легкомысленно, бездумно всю свою жизнь совершал ошибку за ошибкой, даже не понимая, как ошибается. Графу сделалось досадно, что он с такой легкостью, совсем без борьбы и сопротивления подпадал под власть лукавого. Он чувствовал себя обманутым.

«И все от невежества, от неумения рассуждать правильно», — в каком-то изумленном раздражении говорил он сам себе, негодуя на людей, окружавших его с детства и даже не подумавших дать ему образование. Оказалось, такое нерадение едва не лишило спасения его бессмертную душу. Теперь он твердо решил разобраться, как отличать добро от зла, чего бы это ему ни стоило, понимание сути вещей должно было даровать ему силу, — так он надеялся, — силу и власть бороться с сатаной и способность не грешить.

Де Бельвар словно стоял на пороге новой жизни, но двери в эту новую жизнь оставались все еще запертыми для него: мешали прошлые прегрешения. Граф знал их за собой множество. Грешить он начал в ранней юности, подпадая под чужое влияние и авторитет, зачастую попросту не находя в себе мужества отказаться от поступков,

которые были дурны, — он понимал это и тогда и сейчас, — но которых ожидали от него его товарищи, а он по юношескому малодушию, иначе говоря, по мелкому тщеславию и суетной гордыне молодости, просто не умел противопоставить себя другим. Он долгие годы был заражен болезнью порока. Слушая давеча Джованни, описывающего разлад грешника с самим собой, де Бельвар словно заглядывал в собственную душу. Все так и было: он делал, что не хотел, искал того, в чем не нуждался, уповал на то, чему не доверял. Давным-давно связавшись с дурной компанией и набедокурив, причем не получив от этого ни малейшего удовольствия тут его вновь обманул лукавый, — он перестал особо задумываться над моральной оценкой своих поступков, привык считать себя пропавшим, утратил надежду. Что же он мог изменить теперь, ведь прошлое нельзя было вернуть, а в покаяние по тарифу де Бельвар не верил. Он слышал, как люди искупали свои грехи. Пожертвованиями — но граф не понимал, каким образом процветание других людей поможет ему избавиться от собственных прегрешений; молитвами — но граф испытывал странный стыд, мешавший ему просить прощения, словно он нашкодивший пес, виляющий хвостом, чтобы хозяин смягчился и погладил его по шерстке; постами — но поститься у графа вовсе не было никакой охоты; паломничествами… Граф по-новому посмотрел на свой знак крестоносца. Возможно ли изменить свою жизнь, отправившись за море и убив пару-тройку десятков сарацин? Де Бельвару оставалось лишь одно — надеяться, что просвещение укажет ему решение и этой проблемы, что научившись быть праведником, он увидит перед собой и тот путь, по которому сможет идти, не оглядываясь назад.

Граф не смог дождаться воскресенья и приехал в Силфор в середине недели. Джованни не был занят в соборе и с готовностью посвятил урокам весь день, — и так получилось, что убийство декана Брендана сыграло на руку графу. После занятий де Бельвар предложил другу служить воскресные и праздничные мессы в часовне Стокепорта до тех пор, пока тот не решит освободить от наказания своих преступных каноников. Джованни согласился приехать, только просил заранее забрать его ценное облачение. В воскресенье на мессе, которую служили совместно Джованни с Арнулем, граф вдруг ощутил новый трепет и, справедливо приписав свое духовное возрождение благотворному влиянию Джованни, возблагодарил в бессчетный уже раз Бога за то, что Он по милости Своей даровал ему такого друга. Когда Джованни собрался после службы возвращаться в город, де Бельвар приложил какие только можно старания, чтобы заставить его погостить в замке еще хотя бы день. Главным аргументом являлось продолжение занятий, и Джованни, прежде чем покинуть Стокепорт, вынужден был дать графу несколько уроков.

Итак, де Бельвар ревностно взялся за учение, хотя овладение диалектикой оказалось отнюдь не простым делом. Кроме того, графу пришлось начинать с самых основ: зубрить, что является одноименным, соименным и отыменным, чем отличается сказываемое о предмете от находящегося в предмете. Бесспорно, все это было лишено той поэтической стройности готовых сентенций, какую имели рассуждения Джованни, однако граф запасся терпением, — любые трудности стоило преодолеть ради достижения таких результатов, как чистая совесть и мир в собственной душе, считал он.

Граф приезжал в Силфор сначала пару раз на неделе, а потом ждал Джованни утром в воскресенье, но скоро ему перестало хватать и столь частого общения, он удвоил старания в овладении науками и начал ездить на уроки почти каждый день. Джованни терзал его, заставляя исписывать целые листы одной и той же фразой, заучивать наизусть значения множества латинских слов, а после склонять и спрягать их до потемнения в глазах; де Бельвару приходилось одновременно изучать весь тривиум: грамматику, риторику и диалектику, а в добавок к тому основы католической догмы, ибо Джованни считал себя обязанным преподать своему неискушенному другу хоть немного теологии.

Иногда граф просил Джованни отменить урок и отправиться на прогулку. Тогда они разговаривали о самых разных вещах, то возносясь в метафизические высоты, то спускаясь на бренную землю с ее заботами и печалями. Причем эти нескончаемые беседы приносили, как искренне думал де Бельвар, не меньше духовной пользы, нежели изучение тривиума. По наступлении теплой погоды они часто уговаривались проводить также и все свои занятия на свежем воздухе, без устали посвящая дни напролет многочисленным урокам. А стоило графу заполучить друга в Стокепорт, он считал своим долгом всячески развлекать его: по окончании служб де Бельвар водил Джованни по всему своему обширному хозяйству. Наконец Джованни увидел графский кроличий садок, знаменитый своими размерами. Присутствующий при этом Арнуль поспешил отвлечь его внимание от неприличных кроликов, справлявших свои животинские делишки, нисколько не стесняясь епископа. Джованни и де Бельвар над этим только посмеялись. Граф со знанием дела показал дорогому гостю своих великолепных, как на подбор, боевых коней, коллекцию оружия и даже запасы погребов. Однако самое большое впечатление произвели на Джованни графские охотничьи соколы и ястребы. Он, с характерной для него точностью, умудрился обобщить в одном восклицании весь свой восторг от этих хищных птиц: «Они пушистые!»