Мерцание золота
Шрифт:
Но перед этим глава мытищинской администрации попал в больницу и скоропостижно скончался. О причине его смерти никто ничего не знал.
6
Не успел я войти в свой кабинет, как раздался телефонный звонок.
— К директору, — услышал я голос секретаря.
Утренний вызов к начальству обычно ничего хорошего не сулил.
Я спустился на второй этаж.
Вепсов сидел за столом и что-то писал. Под лампой, раскинувшись во всю длину, спал кот Тим. Его
— Как ты думаешь, — поднял голову директор, — нам оставаться «Современным литератором» или вернуться к «Советскому»?
Это был непростой вопрос. В девяносто втором году, когда директором издательства был прозаик Анатолий Жуков, «Советский литератор» вслед за Советским Союзом поменял название и стал «Современным литератором». Подобная политкорректность в то время была вполне объяснима. Однако спустя год-другой стали возникать вопросы. Что издавать «Современному литератору» — детективы или нормальную литературу? Идти на поклон к власти или оставаться в нищете и обиде? Но наибольшую путаницу вносили авторы. Одни требовали отказа от всего советского, другие столь же рьяно настаивали на возврате к идеалам недавнего прошлого. Самыми непримиримыми, кстати, оказались иностранные авторы. Я устал объяснять им по телефону особенности демократии в современной России.
— Вы отказались от слова «советский», потому что танки расстреляли Верховный Совет? — спрашивал меня переводчик из Германии.
— Нет, мы изменили его до расстрела, — отвечал я.
— А кого вы больше издаете — Ельцина или Гайдара?
— Бондарева.
— Того самого, у которого не туда сел самолет?
— У него он вообще никуда не сел, — терпеливо объяснял я. — Русские писатели радеют за народ, а не за его правителей.
— Но зачем вам тогда слово «современный»?
— Потому что этого захотел Ельцин.
В трубке раздались короткие гудки. Именем Ельцина можно было объяснить любую дичь, происходящую сейчас в стране.
Я посмотрел на кота. Он потянулся и перекатился на лист бумаги, на котором писал Вепсов.
— Тимка! — строго сказал Вепсов.
Кот не шевельнулся.
— Ну так что? — перевел взгляд с кота на меня директор. — Какие будут соображения?
— Надо возвращать, — вздохнул я. — Из-за иностранцев.
— Вот и я так думаю, — вытащил из-под кота лист Вепсов. — Я тут набросал список Совета издателей, взгляни.
Я взял в руки лист. Михалков, Жуков, Кузнецов, Трофимов, Кожедуб… Как говорится в виленском анекдоте, «компания не велька, але бардзопожондна».
Но смена названия не такое простое дело. Во всяком случае, в Госкомиздате не всем это понравилось. Точнее, не
— Вы тут прислали заявки на издание пяти книг по федеральной программе, — сказала мне Ирина Петровна, принимающая документы в Госкомиздате. — «Современному литератору» мы что-нибудь выделили бы.
— А «Советскому литератору»?
— Не уверена.
— Давай издадим «Гардемаринов», — предложил мне Коваль. — Перетокина хорошая тетка, цену заламывать не станет.
Нина Матвеевна действительно оказалась хорошей теткой.
— «Советскому литератору» я не могу отказать, — сказала она, когда я ей позвонил.
— Мы еще пока «Современный литератор».
— Но вас ведь знают как советских?
— Подали документы на возвращение названия.
— Какой-нибудь гонорар заплатите?
— А как же.
— Издавайте.
«Гардемарины» вышли и стремительно разошлись. Помогло, конечно, то, что в эти же дни по телевидению показывали фильм «Гардемарины, вперед!».
В летнее время мы стали устраивать книжные развалы перед воротами, выходящими на Поварскую. Несколько раз я видел роющегося в книгах актера Кайдановского. Оказывается, он жил в доме напротив.
— Что купил? — спросил я ребят из отдела реализации.
— «Гардемаринов», — засмеялся Саша Егоров. — Говорит, Харатьяна с Жигуновым знает. И еще этого, третьего…
— Шевелькова, — подсказал Володя Коржов.
— Гардемаринов у нас каждая собака знает, — согласился я. — Интересно, у Кайдановского здесь комната в коммуналке или отдельная квартира?
У меня в соседнем доме была комната в коммуналке, о которой не хотелось даже вспоминать. Любка, соседка справа, устроила у себя натуральный притон, и я теперь заходил в свою комнату с опаской. Но это случалось не чаще одного раза в месяц, все-таки жил я у жены на Ленинском проспекте.
— Квартира, — сказал Коржов.
— Комната, — возразил Егоров.
Оба были выпускники Бауманского, и оба ничего не знали наверняка.
— Как раскупаются книги? — сменил я тему разговора.
— Нормально, — пожал плечами Егоров.
— Хреново, — сказал Коржов.
Однажды мне позвонила Перетокина.
— Алесь, — сказала она, — мы ведь с вами земляки.
— Да ну?! — удивился я.
— Мой дед откуда-то из Белоруссии. И раз мы земляки, вы мне должны помочь.
— Охотно, — согласился я.
Нина Матвеевна очень редко слышала собеседника, но мне нравилось с ней говорить. Подкупали прямота и напористость.
— Меня пригласили на празднование трехсотлетия российского флота, и я сказала, что приду только со своим издателем. Вы ведь не откажетесь меня сопровождать?
— Никогда! — сказал я. — Я люблю бывать на юбилеях, пусть и не очень значительных.
— Но ведь там столько людей!
Я уловил в ее тоне нотку осуждения, смешанного с ужасом.
— А я никого к вам не подпущу, — пообещал я. — Вы ведь для этого меня берете с собой?
— Спасибо, дорогой! Я знала, что на вас можно положиться.