Мерецков. Мерцающий луч славы
Шрифт:
– Слава у меня, как мерцающий луч, - усмехнулся Мерецков.
– Она вроде маяка на море: зажёгся глазок зелёным огоньком - дорога кораблям открыта, погас - тьма, стой, корабль, и не двигайся! Так и у меня: провёл успешно операцию - честь тебе и хвала, где-то что-то недосмотрел - упрёк от Верховного.
Жуков, однако, с ним не согласился.
– Будь самим собой, Кирилл!
– воскликнул Георгий Константинович.
– Стоит ли чрезмерно переживать, если где-то вышла осечка? Вряд ли.
– Он помолчал.
– Слава... Кто же её не любит? И хотя порой
– Тебя тогда Верховный бросил на Резервный фронт, и под Ельней ты разбил немцев, тем самым доказав свою правоту.
– Да, под Ельней я дал жару фрицам. Что это, слава?
– Ещё какая!
– заулыбался Мерецков.
– Это было первое наступление наших войск и первая победа! Как тут не гордиться? Я запомнил этот день - 6 сентября. Твои войска, Георгий, освободили Ельню, а на другой день меня выпустили из тюрьмы!
– Когда Сталин похвалил меня и заговорил о Ленинграде, он спросил, кто, кроме меня, хорошо знает северное направление. Я ответил: «Генерал армии Мерецков!» Я знал, что тебя посадили, что хотят обвинить в заговоре против вождя, но я не поверил этому, оттого так смело заявил о тебе. Сталин долго молчал, о чём-то задумавшись, потом резко вскинул голову и спросил: «По-вашему, Мерецков толковый военачальник?» - «Очень даже толковый. Вы извините, товарищ Сталин, если я не прав, но Мерецкову надо не сидеть в тюрьме, а быть на фронте, на том же северном направлении». Он посмотрел на меня и изрёк: «Странно, однако, получается...»
Помолчав, Жуков подвёл итог беседе:
– Понимаешь, Кирилл, я оказался прав, когда предлагал Сталину организовать контрудар по немцам под Ельней, но он тогда накричал на меня, обидел, хоть плачь. Но мы с тобой служим не Сталину, а Родине, и потому я заглушил в себе эту обиду на вождя. Советую и тебе забыть то, что с его согласия ты был арестован. Главное - ты жив, здоров и крепко бьёшь врагов. Это и есть наша с тобой слава!
– Жуков передохнул.
– Ты куда сейчас?
– Зайду в Генштаб к Василевскому, а в ночь полечу на свой родной фронт.
Мерецков грустно взглянул на Жукова.
– Ты скажешь мне, куда меня решил послать Верховный и кем я буду командовать?
– спросил Кирилл Афанасьевич.
– Ты же его заместитель!
Глаза у Георгия Константиновича хитро блеснули.
– Тебе Иосиф Виссарионович сказал?
– Нет.
– И я тебе не скажу. Не время, Кирилл. Потерпи ещё немного...
Мерецков был дома, когда позвонили по «кремлёвке». Он снял трубку. Это был Калинин.
Михаил Иванович попросил его прибыть к нему завтра к десяти утра.
– Сможете?
– Да. А по какому вопросу, Михаил Иванович?
– Надо вручить вам звезду Маршала Советского Союза. Указ об этом вышел дней пять тому назад, так что жду вас!
– И Калинин положил трубку.
Мерецков вошёл в приёмную Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Секретарь - высокая
– Вы к кому, товарищ маршал?
«Хороша дивчина!» - пронеслось в голове Мерецкова, и он почувствовал, как шевельнулось сердце: Кирилл Афанасьевич всегда волновался, когда видел красивых женщин. Он ответил, что его пригласил Калинин.
– Я сейчас доложу о вас!
– Секретарь направилась в кабинет, тут же вышла и произнесла: - Михаил Иванович ждёт вас!
Калинин сидел за широким дубовым столом и просматривал какие-то бумаги. Увидев Мерецкова, он встал и пошёл к нему навстречу.
– После вручения вам ордена Суворова вы за это время как будто помолодели!
– сказал Калинин, тепло пожимая Мерецкову руку.
– А жена говорит, что у меня седин прибавилось и что я постарел!
– улыбнулся Кирилл Афанасьевич.
– Не переживайте, товарищ Мерецков, женщины всегда не прочь покритиковать нас, мужчин, а иные даже пускают в ход кулаки, - ответил Михаил Иванович.
Он неторопливо зачитал указ, затем вручил Мерецкову звезду маршала и пожелал ему добиться новых успехов в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками.
– Служу Советскому Союзу!
– громко произнёс Мерецков.
– Ну вот и хорошо, - качнул седой бородкой Михаил Иванович.
– Дело сделано, а теперь, Кирилл Афанасьевич, прошу со мной попить чайку.
Хотя хозяин кабинета и старался быть весёлым, у него это получалось плохо. Он часто кашлял, казалось, ему не хватает воздуха. Его выдавало лицо, серое, землистое, неживое. Чувствовалось, что Калинин чем-то болен.
– У меня как-то были испанские товарищи, и, когда речь зашла о наших добровольцах, которые сражались в Испании с франкистами, они хвалили вас, говорили, что вы были толковым советником, храбрым, умели воевать, этому учили испанских бойцов. Вам там, наверное, досталось?
Мерецкову не хотелось разговаривать на эту тему, но у Калинина был мягкий, подкупающий голос и такая теплота, что не ответить ему Кирилл Афанасьевич никак не мог. Да, сказал он, там было тяжело, в любой момент во время наступления мятежников могла сразить пуля. Но страха у него не было, а почему - он не знает. Потрясения в его жизнь ворвались, когда началась война.
– Что вы имеете в виду?
– спросил Калинин.
«Странно, неужели он не знает, что меня едва не поставили к стенке?» - промелькнуло в голове Мерецкова, а вслух, выдержав паузу, он произнёс:
– Мой арест.
– Ах вот вы о чём!
– Калинин начал теребить бородку.
– Я вас понимаю, потому что сам пережил роковые минуты, и теперь всё ещё саднит.
– Отчего вдруг?
– участливо спросил Мерецков.
Калинин усмехнулся, грустно объяснил:
– Арест моей жены...
– Михаил Иванович допил чай и поставил чашечку на край стола.
– Тот день я едва пережил. Пошёл к Сталину, пожаловался ему, а он сказал, что виновата моя жена или нет, разберутся те, кому положено этим заниматься.