Мерецков. Мерцающий луч славы

Золототрубов Александр Михайлович

–  Вот что, товарищ Мерецков. Отдохните дома дня три, - участливо произнёс Сталин.
– Сегодня у нас пятница, в понедельник утром или под вечер можете лететь.

Мерецков вмиг повеселел, глаза у него потеплели.

–  Не знаю, как вас и благодарить.
– Он встал.
– Теперь наверняка высплюсь. Вчера пришёл домой и, пока жена готовила мне ужин, уснул на диване.

Сталин засмеялся, подошёл ближе.

–  Наверное, давно не были в Большом театре?
– насмешливо спросил он маршала.

–  Какой театр, товарищ Сталин!
– воскликнул Мерецков.
– Я же всё время был на севере, где ни на день не утихали бои. А когда приезжал

в Ставку, в тот же день улетал. Жена даже как-то обиделась, когда я улетал в Карелию в воскресенье, говорит, могли бы сходить в театр.

–  Кому театр, а кому война, - неопределённо выразился вождь, хотя в его голосе не чувствовалось упрёка.

В театре Кирилл Афанасьевич был весел и даже шутил. Сидя в партере, он смотрел на сцену, и у него появилось двоякое чувство. Вокруг было тихо, мирно, играла прекрасная музыка, а четыре балерины с юным задором исполняли танец маленьких лебедей. Казалось, что войны не было, не было и фронта, люди не ходили в бой и не лилась кровь, а раненых санитары не везли на санях по снежным сугробам в лазарет. Но едва кончился спектакль и он оказался с женой на улице, война буквально дохнула ему в лицо, мысленно он увидел себя на КП фронта, потом на главном рубеже, где наши войска смяли вражескую оборону и с боями продвигались вперёд...

–  Ты о чём задумался?
– спросила Дуня, заглядывая ему в глаза.

Он шёл крупным армейским шагом, и она едва поспевала за ним.

–  Всё гадаю, куда меня пошлют, когда расформируют мой фронт, - грустно усмехнулся Мерецков.

Дома он признался, что не хотел бы ехать куда-нибудь далеко, а повоевал бы на берлинском направлении.

–  Не горюй, Кирюша!
– В голосе жены было столько теплоты, что у него дрогнуло сердце. Он привлёк её к себе и поцеловал.

–  У меня такое чувство, что пошлют на Дальний Восток сражаться с японцами.

–  Почему ты так думаешь?
– спросила Дуня.

–  Где я воевал всё это время, да и ты тоже? На севере, в Карелии и Мурманске, где леса и болота, сопки и валуны, озера и небольшие реки. Так? А что мы имеем на Дальнем Востоке? Там имеется всё, что постиг я сердцем, - и леса, и болота, и сопки. У меня есть опыт ведения боев в горно-лесистой и болотистой местности, а коль так, то вождь меня туда и направит.

На рассвете Мерецков отбыл в Беломорск. Прилетел туда через два часа. На аэродроме его встретили начальник штаба Крутиков и член Военного совета Штыков. У обоих на лицах улыбки.

–  Чего вы такие весёлые, а?
– усмехнувшись, спросил Мерецков, пожимая им руки.

–  Как же не улыбаться, если прибыл командующий и, видимо, привёз добрые вести.
– Штыков прикрыл улыбку рукой.

В штаб, однако, ехали молча, а когда вошли в помещение и разделись, Мерецков заговорил:

–  Ты вот, Терентий Фомич, сказал про добрые вести. Вести я привёз, но они скорее грустные, нежели добрые. Нашему Карельскому фронту приказано долго жить...

–  Как это понять?
– встрепенулся Крутиков.

–  Недели через две наш фронт расформируют!
– сердито изрёк Мерецков.
– Войска разбросают по другим фронтам, и будь здоров, так что не до веселья.

–  А нас куда пошлют?
– забеспокоился генерал Крутиков.

–  Я ещё не знаю, куда направят меня, но, если дадут другой фронт, вас, Алексей Николаевич, и вас, Терентий Фомич, я возьму с собой, - хитровато прищурил глаза Кирилл Афанасьевич.
– К вам я привык, да и вы, наверное, ко мне привыкли. А главное - мы сработались. В том, что нам придётся ещё воевать, я ничуть

не сомневаюсь. Вот только где? Об этом Верховный пока мне ничего не сказал.
– Маршал помолчал.
– Ставка дала высокую оценку боевым делам Карельского фронта, особенно во время проведения Петсамо-Киркенесской операции.

–  Ставка?
– переспросил Крутиков.
– А кто конкретно?

–  Сталин, разумеется, его заместитель маршал Жуков, начальник Генштаба генерал армии Антонов... Может, хватит перечислять? Кстати, Терентий Фомич, я привёз бланки партбилетов. Александр Сергеевич Щербаков передаёт вам горячий привет.

–  Он не спросил, почему я редко бываю в Ставке?
– насторожился Штыков.

–  А почему он должен спрашивать, Терентий Фомич?
– Мерецков сдвинул брови.
– В Ставку вызывают, чтобы выругать, а ты у нас работаешь хорошо, так сказать, передовик!

Генерал Крутиков хохотнул в кулак, а Штыков залился краской.

–  Тогда мне полагается орден или, на худой конец, медаль, - в свою очередь отшутился он.

Так уж повелось в среде военных, что к переходу с одного фронта на другой они привыкли, но воспринимали это событие по-разному: одни радовались перемене, другие грустили, потому что прощались с друзьями, с которыми не раз ходили в бой. Мерецков легко сходился с людьми, поэтому всякий переход из одной среды в другую воспринимал как должное. «Неважно, где служить, важно крепко бить врага!» - нередко повторял он. Говорят, легко идти за тем, кто правильно идёт впереди, тогда не ошибёшься. Но Кирилл Афанасьевич предпочитал сам прокладывать свою тропу в жизни, как бы ни было ему трудно. Ведь копировать других легче всего, тут не требуется ни большого ума, ни усилий. Конечно, самому продвигаться вперёд нелегко, можно не только набить шишки, но и потерять себя. Зато добытое своим трудом ценится, как бриллиант. Любой новый фронт Мерецков расценивал как кладезь, откуда можно и надо черпать свежие силы, а значит, накапливать боевой опыт. От боя к бою военачальник мужает, закаляется, взгляд на происходящее у него делается шире и глубже, и то, что раньше ему казалось недоступным, становится понятным.

«Я не Бог и не маг, но я командующий фронтом и обязан решать боевые задачи так, чтобы сломить волю врага, взять над ним верх, тогда и сама победа будет дорога, потому что она добыта малой кровью», - говорил Мерецков.

Как и где ему придётся сражаться с противником? Мысли, как ручейки, бежали в его голове, казалось, нет им ни конца, ни края. Маршал подошёл к окну. Во дворе бушевала, бесилась метель. У ворот штаба неторопливо ходили навстречу друг другу часовые в полушубках. «Наверное, их тоже одолевают разные мысли, - подумал Кирилл Афанасьевич, и вдруг, как вспышка молнии, появилась острая до боли мысль: как быть с сыном? Куда его перебросят служить после расформирования фронта? Выберу время и съезжу к нему в танковую бригаду, поговорю по душам», - решил Кирилл Афанасьевич.

Не знал Мерецков, не ведал, что в это же время, когда его терзали размышления, начальник Генштаба Антонов, вызванный Сталиным в Кремль, положил ему на стол директиву Ставки, которая предписывала Генеральному штабу «расформировать Карельский фронт, его войска использовать для пополнения других фронтов, а Полевое управление Карельского фронта в полном составе отправить в город Ярославль до особого распоряжения Ставки». Верховный прочёл документ, не внёс в него никаких поправок и подписал. Взглянув на Антонова из-под бровей, он распорядился немедленно отправить директиву маршалу Мерецкову.