Мертвый мир - Живые люди

Гилл Полина

Дверь в дом была открытой, подруга не успела прикоснуться к ней, как та с легкостью поддалась. В нос ударил запах пыли.

Она шла по коридорам так же, как я, оказавшись в собственном доме. Она ступала аккуратно, будто старалась что-то сохранить, что-то, уже не существующее. Она смотрела на стены, полы и предметы, будто видела их впервые. Но при этом воспоминания оживали в ее голове. Она жалела, что не вошла сюда в тот раз, что побоялась. Ей казалось, что так она потеряла многое, что мебель и все остальное слишком постарело за прошедшее время, что всё это уже не хранит той былой атмосферы.

Возвращаться в

этот дом Дарлин было тяжело не только из-за понимая того, что найдет здесь трупы, ей было тяжело из-за собственных чувств и воспоминаний. Говорят, что в подобных ситуациях люди вспоминают только хорошее, но в действительности все наоборот. Когда вокруг совсем плохо, то и мысли мрачные.

– Мы очень часто ссорились, до безобразия часто. Мать что-то говорила, осуждала, тихо бесилась, часто кричала, а я лишь слушала, иногда думая совершенно о другом. Я смотрела на нее, делая вид, что внимательна, но я не видела смысла действительно быть таковой. Потому что каждый раз она говорила одно и то же, только немного другими словами. Каждый раз она противоречила тем устоявшимся понятиям о материнской любви, заботе, поддержке.

Дарлин провела рукой по пыльному комоду в гостиной, морщась от слоя пыли. За это ее бы здорово отчитали, но не теперь.

– Мне все время говорили, что я должна измениться, что я должна стать другой. Что я была недостойной. Если бы она была жива, она бы сошла с ума, узнав, что здесь больше никому нет дела до того, идеальный ли человек перед ним или нет. Теперь ведь всем важно только человек ты или нет, укушен или здоров. Она бы точно сошла с ума.

Джоунс остановилась у самого дивана, откуда торчали иссохшие конечности: ногти обломаны, кожа обвисла и стала твердой, уже разлагалась.

– Это отец. –слова эти были будто ударом ножа куда-то в грудь. Я почти отшатнулась в сторону, желая уклониться, но не смогла. Только кивнула, подходя ближе. – Я звонила ему, когда все уже перешло в стадию невозврата. Он сбил какого-то парня, наверное, тот был укушенным.

Дарлин стояла на ногах, но я видела в темноте комнаты, освещаемой лишь фонариком, что все ее тело дрожало. Каждая косточка скорбела, хотя Джоунс знала, что мы здесь найдем. И я знала. Мы обе знали.

Она опустилась на пол рядом с ним. Облезшая кожа, сухость и хрупкость костей, белки глаз и оборванная одежда. Не отвращаясь видом всего этого, Дарлин аккуратно подняла голову трупа собственного отца, укладывая ее на свои колени. Я перестала дышать, когда что-то в шее умершего хрустнуло. Я просто молилась, чтобы шея не переломалась.

– Жаль, что мы не можем его похоронить, хотя, тут нечего хоронить. – Дарлин сидела с головой мертвого отца на коленях больше пятнадцати минут, а я стояла рядом. Она сидела, молчала, смотрела в одну точку, редко моргая, а я просто стояла. Просто стояла до того момента, как она не заговорила, а потом подруга накинула на то, что осталось от тела, пыльный легкий плед с дивана.

***

– Споешь что-нибудь? – мы сидели на кожаном диване в гостиной, выключив фонарик и одернув плотные шторы на окнах, пропуская белый свет луны, молча. Дарлин иногда что-то говорила, рассказывала о прошлом. А я слушала, потому что знала, что ей нужен был слушатель, а не помощник или психолог. Джоунс было достаточно того, кто мог бы понять чувства, печаль и страдания, которые уже устали проявляться

во всей красе.

Дарлин разрешила себе несколько слез, которые беззвучно скатились по щекам, а после по подбородку. Плакала она скорее от осознания всего, не из-за разложившегося тела, потому что в нем сложно было признать мистера Джоунса.

– Ты хочешь, чтобы я спела? – я тяжело выдохнула, понимая, что подобным я не занималась уже долгое время. Я замаялась, уставившись на свои руки, хотя они не имели никакого отношения к голосу. А потом еле кивнула, соглашаясь.

Дарлин начала снимать зимние ботинки, расшнуровывая завязки. Я просто молчала – она была вольна делать самые безумные вещи сейчас, сегодня она имела на это право. Когда у человека несчастье, ему прощают все до последнего греха. Она хотела снять и носки, оставаясь бы босиком, чтобы ступать по холодному полу, но грязь повсюду остановила ее. Я продолжала молчать.

Подойдя к самому окну, Дарлин резко дернула штору и тюль, срывая их вниз, бросая на пол. Я лишь молчала. Не обращая внимания на пыль, что взметнулась в воздух, Джоунс повернулась ко мне:

– Пожалуйста, спой.

Теперь я пела. Это было что-то незатейливое, что-то, что я знала, но не понимала, что это. Сначала была только мелодия, которую я промычала, а после появились слова. Они несли в себе будто мое сожаление и сочувствие, за которыми я пряталась сейчас. Мне было тяжело на все это смотреть, голос дрожал.

Немного пошатавшись на одном месте, Дарлин начала покачиваться из стороны в сторону, прикрыв глаза, будто поглощая каждое слово, а вместе с ним и мои сожаления. А потом, быстро перебирая ногами она закружилась.

Это был танец боли, отчаяния и безумия. Ей было больно, но плакать она не могла – это неуважение к отцу, что не любил слезы. Ей было страшно, но она не могла трястись – это слабость, которую она поклялась не позволять себе. Она страдала, но не могла кричать об этом – мертвецы бы услышали. Вместо всего этого она лишь крутилась вокруг себя, чувствуя, что вместе с ней крутятся и все чувства. Когда-нибудь, когда крутиться надоест, а все вокруг тоже завертится: стены, потолок, мебель, тогда страдания исчезнут. Она хотела, чтобы они исчезли. Она делала все для этого.

Дарлин страдала, страдала и я.

Мне было грустно, печаль чувствовала и она.

Успокоение и безмятежность с головокружением приходили к одной, их испытывала и другая.

Ночь была таинственной.

***

– Пока вы не уехали, я бы хотел кое-что обсудить, -Вильям наконец отыскал в Холвудс Билла, которого воссоединившаяся семья благодарила за все. Старик лишь говорил, что очень рад и так получилось само собой, но счастливые родственники были слишком рады, чтобы слушать подобное.

– Ну, время еще есть, до темноты несколько часов, а путь до станции занимает немного больше получаса, - принимая дело лидера Холвудс со всей серьезностью и внимательностью, Билл был счастлив отделаться от людей, что лишь говорили, но не слушали других. Казалось, не важно, что ты им скажешь, услышат они то, что хотели услышать.

– Я все думал о людях, что убили вашего человека на шоссе. – Билл напрягся, а Вильям, заметив это, поспешил исправиться. – Меня волнует их близость, может, нам стоит найти чужую группу первыми? Если они убили человека просто так, то это опасно для нас всех.