Мертвый мир - Живые люди
Шрифт:
– Будем считать, что это газировка, а слова – не совет, ладно?
Мы сидели, смотрели телек, щелкая каналы и смеясь над безумными мамочками, что тряслись за своих детей, словно наседки. Отец что-то рассказывал про своих коллег, которых я отлично представлял по частым историям, будто сам был знаком с ними лично, а потом мы сидели какое-то время в тишине. Мне стало так легко.
– Может, будешь врачом? – возвращаясь к моей проблеме, будто все это время думал только об этом, невзначай предложил отец.
– Я когда-то тоже хотел резать, а уж потом лечить людей,
– Если не получилось у тебя, почему получиться у меня? – почти игнорируя и принимая за шутку слова отца, поинтересовался я, чувствуя, что пиво тоже алкоголь, отличный способ сделать с усталостью хоть что-то. В какой-то момент кажется, что твое тело превращается в жидкость, становится вялым. Как и сознание.
– Потому что ты мой сын, и ты лучше меня. Дети всегда сильнее своих родителей, умнее их. Но, парень, не думай теперь, что можешь делать, что хочешь.
– Я запомню.
***
Дом посреди улицы полыхал огнем. Все звуки, огни, голоса тонули в этом пламене. Только чувства огонь не мог поглотить – ты был неподвластен пламени на таком расстоянии, ты был недоступен для него, словно вода.
Сначала я опешил, не понимал, думал, что это не мой дом, идя по соседней улице, даже спрашивал себя: «Кто же горит?» А потом я испугался. Испугался тем животным страхом, описать который не удавалось даже самым лучшим писателям. Это был такой страх, что порой мелькает на мгновение, заставляя тебя умереть на секунду, а после его место занимает что-то похожее на ужас, но сердце быстро и сильно бьется именно из-за того мгновения. Одного лишь мгновения настоящего страха.
Я смотрел на дым, горящие части дома, вылетающие от жара осколки окон, медленно разрушающиеся перегородки, стены. Я смотрел, не думая ни о чем, а потом…
«…Дети лучше своих родителей…» - я подорвался с места, наконец понимая, что вещью, о которой я забыл, был собственный отец. Все забыли.
– Где мой отец? – я почти схватил какого-то мужчину в форме пожарного, что руководил остальными. Я вцепился в его одежду, почти тряся от чувств, что нахлынули, будто цунами.
– В доме кто-то был? – человек почти отшатнулся, тут же подавая команду людям двинуться в дом. Но его действия не вызвали облегчения или прилива надежды. На негнущихся ногах, которые будто превратились в палки, я отошел чуть назад, чувствуя теперь дрожь.
– Вы не проверили? – внутри все замерло, сжалось, а испуганный вид пожарного только убивал какие-то куски внутри меня. Я уже знал, что тот разговор с отцом был последним, я уже чувствовал, потому что в один момент пропало нечто важное, очень важное.
Пожарник что-то командовал, водой пытались заливать полыхающий, будто новогодняя елка, дом, но огонь становился лишь сильнее, словно его тушили бензином, подпитывая. Когда люди с противогазами попытались проникнуть в полыхающие остатки жилого здания, пламя разозлилось, больно обжигая их тела, словно желая содрать костюм, а после и кожу, оставляя лишь угли.
Когда все закончилось, когда рядом
В тот раз я отчетливо почувствовал, что стал одиноким, что мы с материю стали единственными родственниками, единственным смыслом существования друг для друга. Мы смотрели на пепел, угли, потухающие искры огня, а языки пламени теперь стали ненавистными. Мы проклинали Прометея за его находку, за его открытие для людей, за его заботу. Вот чем закончилась эта история: смертью.
В тот момент я не думал о том, что мы не единственные, кто пострадали от огня. Что есть множество таких же людей, несчастных и одиноких, от которых оторвали часть чего-то важного, закапывая после в землю. Не хотел я думать об этом, не мог.
– Теперь мы одни, - прижимая мою голову к своей груди, поглаживая по голове, цепляясь за мою жизнь как за спасительную соломинку, дрожащим и каким-то другим голосом, произнесла мама. В тот вечер мы изменились навсегда: из неуверенного пацана я, наконец, превратился в мужчину, а мама… она тоже изменилась.
***
Причиной возгорания обозначили утечку пропана, даже несмотря на то, что отец бы никогда не допустил подобного. Но полиции легче все замять, придумать какую-нибудь небылицу и вернуться к себе домой, к семье. Мама тогда наверняка чувствовала жгучую обиду и ненависть – в тот раз она впервые сорвалась, высказывая свое мнение служителям закона, повышая тон и поддаваясь истерике и страданиям.
Казалось, тогда внутри нее бушевали все эмоции, что она всегда проглатывала. Будто они накапливались, накапливались, а после неожиданно вырвались, как срывается с цепи собака. Моя мама изменилась.
Похороны прошли быстро, спокойно и печально, так всегда бывает. Кладбище ужасное место, там все такое, как внутри у тех, кто потерял кого-то. Потерявшие что-то люди отличаются от остальных, они видят мир иначе, слышат совершенно другое, думают о том, о чем раньше и не знали.
Именно в день похорон шел дождь, который я теперь ненавидел так же, как и все цвета красного: если бы он шел в тот день, то, мог бы спасти моего отца. Сама природа предала человека, что вышел из земли.
Будто это могло что-то исправить и как-то помочь, страховая компания согласилась возместить все.
После смерти отца, после срыва, мама начала пить. Сначала все было безобидным: бары, бокал или стакан алкоголя в зале на диване с бумагами и документами на сгоревший дом. Но потом все стало хуже. Стаканы превратились в бутылки, скапливающиеся в пакетах, а после мама перестала утруждать себя убирать признаки алкоголя в доме. Она перестала убираться в квартире, следить за собой, единственным ее собеседником стал я, ее уволили с работы. Она превратилась в того человека, в тот тип, который никогда не любила.