Мертвый мир - Живые люди
Шрифт:
– Во время одной вылазки несколько человек отстали от основной группы из-за обстоятельств. Их нашли, но только в меньшем количестве. Смерть Майкла как стычка с людьми не была единичным случаем. И дело в том, что группы напавших определенно были разными, потому что расстояние и промежуток времени были неподходящими.
– Хотите сказать, что нас окружают, по меньшей мере, две группы психопатов. – Вильям стал напряженным и слишком задумчивым, такая перспектива не радовала его. Хорошо было только то, что теперь есть друзья и оружие, намного больше чем было. Потому что, если верить словам старика, то ситуация не самая лучшая.
–
– Может, они в Чикаго? – предположение было логичным, потому что вблизи станции и города не было каких-то мест, чтобы обитала хоть самая мелкая группа. Хотя, в большом городе, вроде Чикаго, куда направилась прошлая стая мертвецов, выживать было сложнее. Холвудс просто повезло, но не каждый наделен такой удачей. Далеко не каждый.
– Может, но сейчас у нас есть и другие заботы. Нам придется немного подождать.
========== 0.1.Дом у железной дороги давно пуст ==========
Светлый домик, сделанный по последнему слову строительства, чьи окна и небольшой балкон выходят к железной дороге, где ходят поезда, наполненные отчаявшимися людьми, людьми без цели, занятыми, сломленными, всегда был немного печальным – его прямоугольные окна были похожи на грустные глаза, которые светились только вечером и ночью, если мать не спала… Не спала она теперь часто. Дом этот, у рельсов, был светлым, что внутри, что снаружи – темных цветов мы теперь не переносили.
Я часто следил за проносящимися вагонами, ловил лица незнакомцев, которые после тут же забывал, думал об их мыслях, хотел узнать хоть что-то. Пускай незнакомцы были всегда разными, а, может, я просто не узнавал их на следующий день, но у этих пролетающих мимо людей, скорее всего, не замечающих меня вообще, были свои истории: печальные, веселые, трогательные, да какие угодно! У каждого был свой рассказ, будто неповторимая книга жизни. У меня такая тоже имелась. Вот только обычно у каждого была одна история, одна книга, которая продолжалась, состояла из множества глав, у меня же их было две: первая сгорела, другая недавно начала заполняться.
Немного позже я тоже начал ездить на тех поездах, за которыми раньше лишь наблюдал, не зная, что это приносит мне удовлетворение - мысли о чужих мечтах и жизни очень интересные, отвлекающие. Я начал ездить на них, чтобы добраться в университет, куда через какое-то время поступил.
Почему ездил – не знаю; почему поступал – не имею понятия; почему продолжаю что-то делать –загадка; из-за чего верю во что-то светлое – не понятно. Мне было непонятно всё это, я словно заблудился в четырех стенах собственной комнаты, которая порой казалась мне зеркальным лабиринтом, где куча твоих двойников окружает, путает; в таких местах твой злейший враг - ты сам.
Документы в университет я подавал нехотя, без желания или нежелания – я просто делал, не задумываясь о причине своих поступков, я чувствовал безразличие. Кто-то трясся в коридоре перед аудиторией, ожидая результатов, кто-то дрожал и волновался на экзаменах. Я же не чувствовал ничего, даже на школьных контрольных волнения присутствовало куда больше. Получив уведомление
Сейчас я понимаю, что, скорее всего, белый халат был важнейшей причиной того, что я выбрал профессию врача – темные цвета я не любил, а красный и его оттенки ненавидел. Хотя, наверное, была и другая причина выбора такой дороги в будущее: отец как-то сказал, что докторов уважают, что он тоже уважает их.
Теперь, сидя в поездах каждое утро, еще до того, как рассветет, я чувствовал себя так, будто оказался с другой стороны клетки – это было совершенно иное ощущение. Я остался тем же наблюдателем, только теперь я смотрел на проносящиеся мимо дороги, дома, водоемы, леса. Дома у рельсов были разными, там жили люди – с теми же книгами об их жизнях. Все, казалось, осталось прежним, только мое место поменялось.
В наш дом у железной дороги, близко к станции, мы заселились какой-то сырой осенью, когда старое жилье сгорело дотла, оставляя после себя лишь пепел. Языки пламени жадно проглатывали доски, лопали окна, облизывали металлические раковины на кухне. Они резвились, медленно поглощая всё, не думая о чужих чувствах – красный огонь голодал долгое время. В тот день он объелся.
***
За окном было обычное утро, более серое, чем всегда. Такое же холодное, промозглое и осеннее. Этот день был абсолютно в любую осень, слишком пасмурный, но не дождливый - тогда тучи не собирались в небе.
– Эй, мама сказала просыпаться, опоздаешь, - голос, доносящийся из стороны, был надоедливым, будто муха жужжала над ухом, хотелось ее прихлопнуть или прогнать куда-нибудь, отмахиваясь рукой. Но сил не было даже для того, чтобы предпринять подобную попытку, я лишь закутался в одеяло.– Давай, а то нам обоим влетит.
– Ладно, я сейчас встану, - слыша приближение ленивых и неустойчивых шагов, я пробубнил себе под нос, отлично понимая, что лгал сейчас без зазрения совести. Я устал, хотел спать, глаза слипались, хотя во всем этом состоянии была не столько вина моего организма, сколько моей собственной безответственности. Половину ночи я просидел в телефоне, заводя никому ненужные беседы с друзьями, что так же не могли уснуть.
Отец, которого, вероятно, мать послала будить меня, вытаскивая мужчину из постели, ушел из моей комнаты, где сонно опирался о дверной косяк, видимо, получив удовлетворительный ответ. Я почти расслабился, думая, что проспать первый урок – не смертный грех, когда папа, по пути обратно в постель, понял, что мои слова были лишь уловкой, способом отсрочить подъем, проспать занятия. Отец возвращался обратно в мою комнату, я слышал его шаркающие по полу ленивые шаги.
Я завидовал ему сейчас – у него-то выходной после ночной смены, а я обречен вылезать из кровати на этот осенний холод, что проникал в комнату через открытое окно. Мурашки пробегали по коже, стоило ветру на улице стать чуть сильнее.
– Так, приятель, я знаю подобные отговорки, давай, поднимайся, - заподозрив мою невинную ложь, немного просыпаясь этим утром, всё еще мечтая вернуться в постель, отец подошел близко к моему ложу, часто заваленному кучей вещей и ненужными коробками с каким-то хламом, который я берегу, даже не зная зачем. Теплое и такое уютное одеяло с меня безжалостно стянули, тут же широко зевая, не утруждаясь прикрыть рот ладонью, заражая этой странной «болезнью».