Мертвый мир - Живые люди
Шрифт:
Было больно смотреть на нее, на эти ее попытки забыться, расслабиться, заставить боль уйти. Это самое ужасное, видеть, как страдает твоя мать. Но еще ужаснее знать, что ты не можешь помочь, никак. Я чувствовал себя убожеством, ничтожеством, болезнью, сыпью на этой планете. Каким я был человеком, если позволял матери страдать, так страдать, что ничего не заставляло ее выпустить из теперь трясущихся рук очередную бутылку с уже дешевым алкоголем.
В этот период, когда все стало совсем плохо, мы переехали в новый дом, где рядом была железная дорога. Я не знал, как относиться к переезду, к новым соседям, которых мать просто выгоняла, не желая даже открывать дверь, потому что проблемы были
А после я смирился, тоже переставая что-то чувствовать. После очередного полуночного разговора, когда пьяная мать говорила и плакала, что-то внутри вновь замкнулось, заставляя шестеренки в теле пойти в обратном направлении. Теперь мы были странной семьей одиноких жителей планеты, дома у железной дороги. Мама находила успокоение в алкоголе, я - в поездах, наполненных разными людьми. Я, не осознавая, надеялся встретить кого-то более несчастного, чем я сам.
Я чувствовал себя проводником несчастья, думал, что будто мой печальный и искренний пустой взгляд может хоть чем-то помочь, возможно, таким же пассажирам поездов, стремительно проносящихся мимо. Я сидел и смотрел в окна, наблюдая, что-то ища, а потом пришел на станцию. Там люди выходили из вагонов, и я понял: каждый по своему несчастен, пройди хоть всю землю, ты не найдешь действительно счастливого человека – всех тронула и скорбь, и печаль, и боль, каждого, без исключений.
Когда я поступил в университет, рассказал об этом маме. Это было первым разом, когда она улыбалась, не выпив алкоголя. Она целовала меня, говорила, что я дарю ей надежду, обещала больше не пить, клялась, но все равно, этим же вечером, возвращаясь из университета, я встретил ее на станции с бутылкой какого-то ликера. Она извинялась пьяным, заплетающимся языком, а я просто улыбался, поддерживая ее, говоря, что все хорошо. Кое-как мы добрались домой, я уложил ее в постель и понял, что пути назад нет: ни для нее, ни для меня.
Я стоял на станции в тот раз, ждал прибытия скорого поезда, который бы отвез меня в большой город, в крупный университет, чьи вагоны бы сблизили меня с кем-то незнакомым, пускай на одну только поездку. Я стоял и чувствовал, как вспотели ладони, я предвкушал – мне не верилось, что сейчас я действительно сяду в поезд, за которым наблюдал каждый Божий день. Наблюдал и думал обо всем. Это было словно посвящением, будто новая важная глава в книге моей жизни началась, кто-то писал ее теперь совершенно другими чернилами, другим пером, другой рукой. Надеюсь, этот кто-то писал правой рукой и не был при этом левшой.
Жизнь, будто начала налаживаться. Я видел многое из окон поезда, слышал разное в вагонах, по которым путешествовал два раза в день. Теперь я жил только ряди того, чтобы оказаться на станции, зайти в поезд, снова стать частью той картины, за которой наблюдал долгое время из окон дома, с небольшого балкона, сидя на траве совсем рядом с рельсами.
Я продолжал учиться, что-то делать, говорить с матерью, помогать ей, поддерживать, спать, есть, надеяться. Я продолжал путешествовать из маленького, крохотного городка, куда мы переехали, в другой, большой город, встречая людей, разрывая старые связи. Я продолжал делать все это, пока, уставившись в окно вагона, как делал это на уроках, не наткнулся на маленького мальчика. Паренек сидел на траве, совсем близко к рельсам, так опасно, что становилось страшно, и ты невольно следил за ним, пока он совсем не исчезал из виду. Этот мальчик был вторым мной,
Все это продолжалось годами: учеба, поезд, дом, мама, работа по дому, снова поезд, университет. Все эти места перемешивались в голове, ты шел по дороге, даже не думая о направлении, ноги сами приносили туда, куда давно запомнили путь.
Но время, отведенное на обучение, закончилось, у меня теперь был диплом и возможность работать, вот только для этого нужно было переехать в большой город, чтобы устроиться. В тот же вечер я говорил с матерью, собираясь забрать ее с собой, но она встретила это враждебно, отрицательно и печально мотая головой, улыбаясь то ли от алкоголя, то ли от чего-то другого:
– Я стала совсем другой, стала обузой для тебя, милый. Я не должна, знаю, я пыталась много раз, каждый день, каждую неделю. Я старалась. Но, беря бутылку в руки, не могла удержаться. Я испортила жизнь многим: твоему отцу, себе, я просто не могу отнять этот шанс и у тебя. Не имею права. Ты должен ехать, помогать людям и заниматься тем, что нравится. Ты всегда был умным, упорным, просто не замечал этого. Ты вырос, а я и не заметила, уже стал мужчиной. Езжай, и не волнуйся обо мне. Я теперь буду ждать поезда, ждать тебя, как это делал ты, ожидая, когда придет время для твоего будущего. Я буду встречать, и следить за лицами в вагонах, а ты должен мне верить.
Это было тяжело. Все, что происходило после. Я уехал, обещая звонить каждый день, приезжать на выходных, отсылать деньги – всё оказалось ложью, о которой я и не подозревал, но моя мать знала. Она знала, каково это, работать. Она знала, что времени у меня совсем не будет, что теперь у нее нет даже меня, но она приняла это. Сама захотела так. Когда я не мог позвонить ей, просто не успевал, то даже не мог представить, что она чувствует. Я почти плакал и глотал слез, взрослый мужчина, когда понимал, что мама может чувствовать: будто ее все бросили, отвернулись, забыли, вечно лгали. Мне становилось так больно, что я подрывался с кровати, где рядом лежала любимая девушка, будто заменяющая мать, собираясь позвонить в дом у железной дороги в три часа ночи. Наверное, здравый смысл останавливал меня.
Но все это – ничто. Дерьмо было впереди.
Когда, получив, наконец, одобрение, проходя практику, я собирался вернуться домой на несколько дней, в дом у железных путей, где раньше встречал мимолетные лица отчаянных жителей Земли, мир сошел с ума.
Все перевернулось, завертелось, механизм природы, планеты, вселенной сломался: мертвецы воскресли. Огонь, кровь, смерть, отчаяние – все это смешалось, а я думал только о том, что это конец.
Светлый дом, построенный по последнему слову строительства, чьи окна и небольшой балкон выходят к железной дороге, где ходят поезда, наполненные когда-то отчаявшимися людьми, людьми без цели, занятыми, сломленными, теперь пуст.
И я не могу сдержать той боли, рвущейся наружу, когда действительно понимаю, что дом давно опустел, мать давно мертва. Не могу сдержать тот страх, что рвется наружу, стоит увидеть оттенки красного, стоит рыжей голове мелькнуть где-то вдалеке. Не могу сдержать слез, понимая, что родители ошибались, веря в меня. Я сам ошибался в себе-я до сих пор не знал, что я за человек.
========== 6.1.Девяносто два дня весны - У каждого свое “в порядке” ==========
– Блин, у вас на станции очень здорово, -выглядывая в окно, будто стараясь вдохнуть как можно больше чистового воздуха, кажется, пропитанного сосновым ароматом, смолой и пыльцой, заметил мужчина в клетчатой рубашке. – Я серьезно, не смейся, горячей воды будто сто лет не было.