Месть женщины
Шрифт:
Сью широко раскрыла губы и вцепилась зубами ему в язык.
— Твоя очередь, друг, — сказал принц, обессиленно сев на пол. — Ее может удовлетворить разве что Казанова.
Потом они обедали втроем на террасе, прилепившейся к скале над морем наподобие большого ласточкиного гнезда. Пол здесь был прозрачный, и поэтому казалось, что до них долетают кипящие брызги ярко-бирюзового прибоя. Сью сидела, положив голые ноги на колени принцу и обнимая за шею Франческо. Она была совсем пьяная.
— Ты меня не любишь, — говорила она заплетающимся языком, обращаясь не то к принцу, не то к Франческо. — Женщину нельзя любить. Нет, можно, конечно, но зачем? Если ты будешь
Она громко икнула и всхлипнула.
Принц резко встал, и Сью чуть не грохнулась на пол.
— Ненавижу бредни о любви и прочей ерунде, — сказал он, брезгливо швыряя в море салфетку. — Они напоминают мне эту кошмарную безвкусицу, именуемую искусством девятнадцатого столетия. Эти проклятые романтики сумели извратить до безобразия прекрасную идею Ренессанса о свободе человеческой плоти. Мадам, когда вы проспитесь, к вашим услугам мой личный самолет. — Он обернулся на пороге и сказал, обращаясь к Франко: — Рад был встрече с тобой, друг.
— Свяжитесь с аэропортом в Берлингтоне, — велела Сью пилоту. — Пускай сообщат по коду эй-си сто восемь пятьсот тридцать два, чтобы прислали вертолет.
— Да, мэм, — послушно кивнул пилот. — Отдыхайте спокойно — вам принесут радиограмму в салон.
Они приземлились на гористом плато, предназначенном для посадки небольших частных самолетов. Вертолет ждал в пятидесяти метрах. В воздухе было холодно, и Сью с Франческо завернулись в большие одеяла из пушистого меха. На рассвете вертолет сел на лужайку перед большим желтым домом со стеклянным куполом в центре и целым лабиринтом причудливой формы пристроек.
— Дед наверняка меня не узнает, — говорила Сью чуть возбужденно. — Мы не виделись с ним почти десять лет. Думаю, он давно смирился с моей смертью. Но Сью Тэлбот пока еще жива. И вовсе не собирается складывать лапки.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Франческо, в изумлении глядя на свою спутницу.
— Только то, что мне принадлежит половина всего, что старик сгреб под себя больше чем за полвека хитроумной лжи, лести, угодничества перед политиками и прочих надувательств. Он ворочает миллионами. Но он сколотил их вовсе не для того, чтобы наслаждаться жизнью — он просто не знает, как это делается. Мой дед привык этой жизнью управлять.
— Так ты — Сьюзен Тэлбот? Как же я раньше об этом не догадался? Ведь ты так…
— В чем Дело, кэп? Разве это что-то меняет? — недоуменно спросила Сью, с беспокойством глядя на возлюбленного.
— Не знаю, я больше ничего не знаю, — бормотал он. — Ты — ее сестра, а я… я грязная похотливая свинья.
— Я живу у вас вторую неделю и ничем не могу отплатить за ваше… бескорыстное гостеприимство, — говорил Анджей. Они шли с Анастасией Ивановной узкой тропкой вдоль лесной посадки по краю еще не до конца скошенного пшеничного поля. Солнце садилось в сизую дымку густого июльского зноя. Где-то далеко отмеряла чей-то век кукушка. Анджею казалось, он уже переживал нечто подобное или же читал у кого-то из русских классиков — Тургенева либо Толстого, а может, у Бунина. Наверное, потому происходящее виделось ему значительным. Но так считал разум. Душа оставалась безучастной.
— Зачем вы так? — упорно глядя себе под ноги, сказала Анастасия Ивановна. — Я… мне ничего от вас не надо.
— Знаю, моя милая. Потому и чувствую себя так неловко и… неопределенно. Вы тратите на меня столько душевных сил.
Фраза получилась напыщенной и не совсем искренней.
— Нет, что вы, — Анастасия Ивановна вдруг повернула к нему свое полное белое лицо с близко посаженными серыми глазами. — Наоборот, я получаю от вас столько… энергии. Вы даже представить себе не можете, как важно для меня прийти домой и увидеть вас с томиком Чехова или Бунина возле окна, услышать ваш голос, посидеть с вами в сумерках на веранде, — говорила она, беспокойно теребя цепочку на шее. — Я… я только недавно поняла, как ошибалась раньше. У меня были мужчины… — Она опустила глаза, замедлила шаг и остановилась. — И я всегда ждала от них чего-то такого, чего они не могли мне дать. Понимаете, то, что происходит в постели, ну, словом, этого мне мало. Не в плане физиологии, нет. Все мужчины, как бы это сказать… ну да, были прозаичны. В вас есть что-то такое, что я мечтала встретить в юности в человеке, которого полюблю. Я когда-то была большой идеалисткой.
— Вы и остались ею.
Анджей взял сильную широкую руку Анастасии Ивановны в свои, и, склонив голову, поцеловал кончики пальцев.
— Нет, это не так, — тихим, но решительным голосом возразила она. — Это не идеализм. Это… стремление выжить. Во что бы то ни стало выжить. Я цепляюсь за вас, как за соломинку. Вы появились в тот самый момент, когда мне казалось, будто я все глубже и глубже куда-то проваливаюсь. Но самое главное не то, что я проваливалась, а то, что мне было абсолютно все равно, и я бы палец о палец не ударила, чтобы изменить свою жизнь. Об этом не догадывался никто, даже мама. Ну а в больнице меня считают чуть ли не мужиком в юбке.
Анастасия Ивановна грустно усмехнулась.
— Спасибо, что вы так искренни со мной. Но вы меня совсем не знаете, и я вполне могу оказаться не таким, каким вы меня воображаете.
— Я про вас ничего не придумывала. Я смотрела и продолжаю смотреть на вас слишком трезвым взглядом. Я была почти уверена, что вы захотите от меня того же, чего хотят все остальные мужчины. Я бы скорее всего не смогла бы вам отказать, но тогда все было бы… иначе. А такое со мной впервые в жизни. Разумеется, я не поверила в ваш рассказ о пропавших документах и всем остальном, хотя в больнице поверили. Вот вам и большая идеалистка.
— И вы… вы не стали заявлять в органы? — спросил опешивший и слегка испуганный Анджей. — Почему?
— А почему я должна была заявлять? — Анастасия Ивановна удивленно и с укоризной посмотрела на него. — С детства презираю стукачей и прочую мразь.
— А если бы я оказался шпионом? Между прочим, я вполне мог им оказаться.
— Нет. Не клевещите на себя. Я бы никогда не смогла… полюбить шпиона.
— А вы…
— Да, я вас люблю. Но я не собираюсь связывать вам крылья. И не хочу, чтобы ради меня вы нарушали ваш привычный образ жизни. Это не пустые слова. Я поняла, что люблю вас именно за то, что вы свободны душой. — Она усмехнулась. — Правда, я не верю ни в Бога, ни в душу, ни в прочую мистику, но вы, думаю, меня поняли.
Она наклонилась и скинула босоножки. Анджей отметил невольно, что у Анастасии Ивановны слишком широкая ступня и искривленные неудобной обувью пальцы.
— Как странно, — пробормотал он и снова подумал о том, что события, действующим лицом которых он вольно либо невольно стал, не оригинальны, но нравятся ему как раз этим проверенным временем и не одним десятком судеб постоянством. Он даже почувствовал гармонию с окружающим миром. Правда, все эти импульсы исходили опять же от разума. Но ведь, помнится, еще Сократ говорил о его главенствующей роли в жизни человека.