Месть женщины
Шрифт:
Кажется, Л.К. был шокирован, хоть и попытался это скрыть. Он удалился в спальню и плотно прикрыл дверь.
День, ночь, вечер — все смешалось. Меня хотят, и я могу заказывать музыку.
Он был ошарашен, когда увидел на пороге меня.
— Не бойся — Старуха уехала надолго, а ваша домработница выходная, — сказала я и прошла мимо него в похожий на музей антиквариата холл. — Богато, но не хватает артистизма. У Старухи купеческий вкус.
— Не называй ее так, прошу тебя, — сказал А-2. — Она замечательная женщина. Ты не представляешь, скольким людям она помогает.
— Особенно тем, у кого выносливый
— Ревнуешь?
— Сейчас уже нет. Рабов не ревнуют, а жалеют. Но я не умею жалеть.
Мы вошли бок о бок в огромную гостиную с натертым настоящим воском паркетом и камином в мраморных амурах. Я взгромоздилась с ногами на мягкий кожаный диван и попросила сигарету.
— Здесь нельзя курить. У… Екатерины Викторовны саднит от дыма горло.
— Понятно. — Я достала из кармана пиджака свои сигареты и щелкнула (очень громко) зажигалкой. — А чего здесь нельзя делать еще? Вернее, что можно делать?
Он сел в кресло напротив, уставившись в какую-то точку левее моего уха.
— Она сделала для меня так много, — изрек он, все так же глядя в эту точку. — Я жил в конуре, меня не брали ни в один театр из-за анкеты, в кино снимали только в массовках. Все из-за той же проклятой анкеты. Она…
— Добрая фея из сказки, — сказала я, пуская струю дыма в высокий потолок с лепниной вдоль карниза и вокруг роскошной — как в дорогом борделе — люстры со множеством хрустальных висюлек. — Взмахнула палочкой — квартира в одном из самых престижных районов столицы, еще раз — главная роль в кино, в третий раз взмахнула — загранпоездка, ради которой простой советский актер готов неделю жрать из-под себя дерьмо и строчить паскудные анонимки на коллег. Но ты нашел более достойный выход. — Я повернула голову и посмотрела в открытую дверь другой комнаты. Там возвышалось ложе: широкое, застланное похожим на шкуру тигра покрывалом из пушистой синтетики и с длинной подушкой-валиком цвета осенней листвы возле обитой белой кожей спинки. — Более того, ты скрашиваешь одинокую старость существу, достойному…
— Прекрати. — А-2 вскочил с кресла и подошел к окну. — Тебе этого не понять. Тебе принесли все на блюдце с голубой каемкой.
— Ты уверен?
Он обернулся и окинул меня растерянным взглядом.
— Интересно, как у вас происходит это, — спросила я по возможности равнодушней. — Может, занимаясь с ней так называемым сексом, ты воображаешь меня или кого-нибудь еще из своих юных партнерш? Или же твоей старушенции достаточно, чтоб ее пощекотали под мышками и почесали ей спину?
Я видела его профиль. Или А-2 играл, или наш разговор на самом деле давался ему нелегко.
— Это случилось не сразу… Она увидела меня в современной пьесе — уже не помню названия. У меня там было две фразы, а потом я волок в кусты какую-то девицу — мне нужна была ее одежда. Она пришла за кулисы и пригласила меня поужинать в «Балалайке»[11]… Я был голодней волка и сожрал рублей на пятьдесят, если не больше. Она показалась мне красивой, хоть и полноватой и чересчур накрашенной. Разумеется, я слышал ее по радио, но я плохо разбираюсь в вокале. На следующий день она пела в «Травиате». Мне понравилось, ее завалили цветами, вокруг вились молодые поклонники. Она была похожа на королеву, и я сказал ей об этом… Через неделю мне дали роль Треплева, потом позвонили с «Мосфильма» и пригласили на пробы. В ту пору была только дружба. Нас часто видели вместе. Разумеется, поползли слушки и сплетни. Она искренне смеялась, но как-то у нее вырвалось вроде бы в шутку, что она ревновала бы меня, если бы я всерьез в кого-то влюбился. Покраснев, она тут же добавила, что все без исключения матери ревнуют
Я обратила внимание, как блеснули при этом глаза А-2 — он, видимо, вспомнил ощущение, какое испытал, оказавшись за рулем новенькой «волги».
— Разумеется, ты еще не догадывался, какую с тебя потребуют плату, — предположила я, закуривая новую сигарету.
— Нет, я думал об этом. В особенности после того, как Е.В. рассказала мне историю своей несчастной любви с тенором М. и о том, что она сделала от него поздний аборт. Она по сей день жалеет, что пошла на это — мальчику сейчас было бы столько же, сколько мне.
— Скажите, какое роковое совпадение, — изрекла я, красиво потягиваясь и соблазнительно выставляя свои острые, обтянутые тонким свитером грудки.
— Я хочу тебя, — вдруг сказал А-2 хриплым утробным голосом. — Пошли ко мне — ее на самом деле долго не будет.
— Нет, погоди, я сперва хочу дослушать историю вашей трогательной любви, — сказала я, обеими руками ероша свои волосы — я знаю, многие мужчины с ума сходят от этого жеста.
— Я на самом деле ее люблю и не хочу делать ей больно, — тихо и с выражением сказал А-2 (кажется, это исходило от сердца, впрочем, могу и ошибиться). — Я рано лишился матери, отец женился на другой…
— Старина Фрейд умилился бы, узнав, что его теории срабатывают даже за «железным занавесом», — не преминула заметить я.
— Ты ничего не понимаешь. Ты была благополучным ребенком, а я…
— Два дня назад меня, как ты знаешь, изнасиловал отчим. Представляешь, мама его даже словом не попрекнула.
— Ты очень цинична, — сказал А-2. — Существует такое, о чем не принято говорить вслух.
— Это называется здоровым советским ханжеством. А я больше всего ценю в людях искренность и открытость, хотя ненавижу самобичевание в стиле Достоевского. Продолжай же, — потребовала я, закуривая новую сигарету.
Я только сейчас обратила внимание, что у меня дрожат пальцы. Мне это не понравилось.
— Мы затопили на даче камин, за окном шуршали осенние листья и накрапывал мелкий дождик. Е.В. поставила пластинку, где она поет романсы Чайковского и Рахманинова. Мне показалось, будто я нахожусь в русской усадьбе девятнадцатого века. Она была без грима, волосы заплела в толстую косу. В старинном канделябре на рояле горели свечи… Это случилось помимо моей и ее воли, и потом нам обоим стало стыдно.
— Как это случилось? — потребовала я. — Кто из вас сделал первый шаг?
— Я, — тихо сказал А-2. — Я был в восторге от ее исполнения романса «День ли царит» Чайковского, вскочил, опустился перед ней на колени и поцеловал ей руку. Она крепко прижала меня к себе и стала тереться щекой о мою макушку. Дальше на пластинке был романс «Уноси мое сердце в звенящую даль» на слова Фета. Этот романс и стал… Мы одновременно испытал и желание.
— Она была тогда такая же жирная? — поинтересовалась я.