Месть женщины
Шрифт:
— Что я наделал, — бормотал бледный как смерть Игорь. — Я боялся, он хотел… убить тебя.
Ваня резко выпрямился.
— Эту лестницу я принес из сарайчика, чтоб спилить ветку. Если бы я не принес эту лестницу… — Он задумчиво смотрел на мертвого Костика, лежавшего на грядке с петрушкой. Он почему-то не видел в этом зрелище ничего страшного, а тем более трагичного. — Погоди, я сейчас, — сказал он и бросился к входу в подвал.
Он вернулся через минуту, которая показалась Игорю вечностью, неся под мышкой большой кусок плотной белой материи.
— Это был парус, — пояснил он. —
Вдвоем они быстро и споро завернули тело, обвязали веревкой. Ваня легко взвалил его себе на плечи.
— Быстро отмыкай лодку, — бросил он Игорю. — Сейчас совсем рассветет, но мы успеем. Возле колонки есть якорь с цепью. Волоки сюда.
Ваня греб с такой яростью, что с ободранных ладоней на белую материю паруса капала кровь. Солнце вот-вот должно было показаться из-за горизонта, но возле противоположного берега еще клубилась спасительная темнота.
Они избавились от груза в том месте, где река делала крутой поворот — два дня назад оттуда ушел земснаряд, углубивший дно. За могучими деревьями, тени которых достигали середины реки, еще царила ночь. Ваня пустил лодку по течению, а сам лег. Игорь обратил внимание, что сиденье тоже в крови, и сказал об этом другу.
— Я стер задницу. Щиплет ужасно. Но это пройдет. Кажется, нас никто не видел, — приглушенным голосом сказал Ваня.
— Ты такой молодец. Ты… ты очень скромный. Бог любит скромных.
— Плевать я хотел на твоего Бога, — спокойно сказал Ваня. — Просто мне осточертели эти менты. Попробуй докажи им, что ты не виноват. Слушай, давай сегодня слиняем в Москву?
Вечером они уже были во Внукове. Игорь пригласил Ваню к себе и получил его согласие.
О случившемся в утро отъезда они больше не обмолвились ни словом. Ваня прожил у Старовойтовых неделю. Они спали в одной комнате с Игорем и ночами иногда разговаривали. Ваня не видел, чтобы Игорь когда-нибудь молился Богу.
Оба жаждали попасть в Афганистан и, выяснив это, еще сильнее привязались друг к другу.
Синтия сама попросила у Бернарда прощения за то, что она не девушка.
— Малышка, это не имеет никакого значения, — сказал он, задумчиво теребя ее густой темный локон. — Представь, я даже благодарен тому, что кто-то обучил тебя искусству секса. Думаю, это не слишком интересное занятие.
Синтия обиженно прикусила губу и отвернулась.
Она уже вбила себе в голову, что Бернард Конуэй — Ретт Баттлер из ее любимой книги. В отличие от Скарлетт, она влюбилась в него с первой же страницы. То, что сказал ей сейчас Берни, соответствовало ее представлению о Ретте. И все-таки, все-таки…
— Это правда, что ты спал с моей мамой? — спросила она, глотая слезы обиды.
— И это тоже не имеет никакого значения, — ответил Бернард. — Тебя тогда не было на свете. С кем же мне было спать?..
Они переезжали с места на место: Рим, Мадрид, Париж, Вена… Шикарные, похожие друг на друга отели… Туалеты от Диора, Кардена, Валентино… Подобострастно улыбающиеся лица метрдотелей и гостиничной обслуги… Широкие кровати, как бы нарочно предназначенные для занятий любовью…
Берни оказался заботливым мужем, хорошим любовником, но
Через месяц чета Конуэй вернулась в Америку. Бернард ничего не имел против Беверли-Хиллз. Когда-то их теперешний дом принадлежал известному кинорежиссеру. Это была образующая окружность анфилада комнат с огромными окнами, в центре которой располагался большой круглый зал с фонтаном.
На склоне поросшей калифорнийской сосной горы Синтия устроила вольеры с хищниками. Они грозно рычали на рассвете, и тогда она испытывала сильнейшее желание и, отдаваясь Бернарду, до крови впивалась зубами в его руки и плечи. Она очень скоро почувствовала, что беременна, но мужу об этом не сказала — боялась, что он начнет относиться к ней брезгливо. Она слышала от матери, что отец брезговал ею во время беременности и завел любовницу.
Еще когда они только стали мужем и женой, Синтию поразил один эпизод. Бернард, с которым они только что играли в теннис, а сейчас присели в тени на лужайке выпить минеральной воды, тот самый Бернард, который всего минуту назад смеялся и веселился точно маленький ребенок, машинально раскрыл лежавшую на столике французскую газету и вдруг, впившись глазами в первую полосу, издал какой-то странный звук, похожий на сдавленный стон.
— В чем дело? — спросила Луиза, похожая в своем длинном белоснежном платье, шляпе с широкими полями и длинным струящимся шарфом, завязанным большим бантом вокруг тульи, на юную инфанту. — Что-то произошло на бирже?
Бернард не удосужил ее ответом. Он вдруг швырнул газету на траву и велел официанту принести все сегодняшние французские газеты. Пока он их просматривал, с шумом переворачивая листы, Синтия осторожно подняла газету, которую муж только что бросил. Она увидела на первой полосе фотографии изуродованных трупов двух мужчин, остов сгоревшей машины и жирный заголовок: «ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА НАСТИГ ГАРПУН КИТОБОЯ. В ПАРИЖЕ ПОДОРОЖАЛ ГЕРОИН».
В заметке под фотографиями рассказывалось о том, что одна из группировок торговцев наркотиками уничтожила главаря конкурирующей. При взрыве погиб его помощник. Женщина, сидевшая в машине, чудом уцелела. Она была женой погибшего Франческо Грамито-Риччи, выполнявшего поручения Летучего Голландца, который изобрел оригинальный способ транспортировки героина в гроте аквариума с рыбками, в желудках небольших аллигаторов и питонов.
Здесь же была и фотография уцелевшей женщины. Она была красива странной, печальной, красотой. Газеты писали, что когда-то Марию Грамито-Риччи называли восходящей звездой оперной сцены.
— Ты их знал, Берни? — спросила Луиза, заметив странное — лихорадочное возбуждение зятя.
— Да, — буркнул он сквозь зубы и стиснул кулаки. — Грамито-Риччи плавал капитаном на прогулочной яхте моего отца. Думаю, он не знал о том, что Летучий Голландец промышляет наркотиками. Мне казалось, он был честным парнем.