Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..

Ильенков Андрей Юрьевич

– Их... их... давно нет, - печально выдохнул он, с тоскливой нежностью, также взглянув на чёрно-белое свадебное фото отца и матери.

– Ради Бога, извините, Володенька, я, я... не знала, - дрогнул её голос, при взгляде на растерявшегося и печального Уклейкина.

– Ничего... я привык, - отвёл он глаза, которые еле заметно увлажнились, в сторону от неё.

Воскресенская, всем сердцем своим добрым почувствовав, что невольно причинила Володе боль горьким воспоминанием, решила, как можно быстрее переменить тему и растерянно-виноватый взгляд её остановился на письменном столе.

– А это что?..
– Надежда нежно взяла среди груды мелко исписанных

листов первый попавшийся, и пробежалась по тексту широко раскрывающимися изумрудными глазами, - вы, вы... Володя, сочиняете?!
– её искреннему удивлению не было предела....

– Так... иногда, в свободное время...
– всё более краснея, вынужденно признался он.

– Простите, Володенька, меня, пожалуйста, если я невольно опять как-то задела ваши чувств, но... это так неожиданно...
– бездонные глаза её буквально пожирали Уклейкина, внешне смущённого, но внутренне крайне польщённого граничащим с восхищением столь неожиданным вниманием со стороны обожаемого им человека.

– Что вы, что вы - напротив: мне, некоторым образом, очень приятно любыми способами доставить вам хоть какое-то удовольствие, Наденька, - нашёлся он, кое-как совладав с волнением.

Бывает так, что почти вызревшая любовь как, чувство, безусловно, чистое и высокое, но зачастую слепое, - бродит, словно в полутьме, в поисках своей второй половинки, дабы полностью, без остатка, как протон с электроном слиться в цельное, гармоничное ядро. Скопившаяся за долгие годы энергия нежности, ласки, обожания, фантазии, требуя своего обильного извержения, - с каждым днём всё более бурлит, клокочет, мечется, и уже едва не бросается на первого встречного, который хоть как-то отвечает давно сформировавшимся минимальным требованиям тайной, вожделенной мечте обретения Божественного счастья любви. И только какая-то абсолютно не видимая нить, порвать которую в состоянии лишь совершенно бесшабашная, искромётная, безумная, почти животная страсть, иногда сдерживает от импульсивного слияния женского и мужского начала в единое нераздельное целое.

Что же явилось той мизерной капелькой, которая переполнило чашу "воздержания" любви Надежды? Обыкновенная ли женская жалость к Володе, восхищение ли его знаниям и эрудицией, удивление и благоговение его возможному писательскому таланту или совершенно иное, а может быть, - всё это вкупе - один Создатель ведает.

Мы же со своей стороны лишь повторимся, что чужая душа потёмки, а уж женская - тем паче. Одним словом Наденька Воскресенская по-настоящему влюбилась в Володю Уклейкина, который, как говорится, ни сном, ни духом не ведал сего чуда, и лишь в тайне продолжал истово надеяться, моля Творца о взаимности и его высоких чувств.

– А у вас, Володенька, найдётся ведро воды и тряпка?
– совершенно с неожиданной стороны раздался вопрос, и Уклейкин уже не смог отвести свой взгляд от её очаровательных перламутровых глаз.

"Володенька, Володенька, - она всё чаще говорит - "Володенька"... да неужели... же она?!..' - продолжало звенеть хрустальным переливом у него параллельно в сознании, а сердце, преисполненное сил и надеждой, как жар-птица, рвалось из грудной клетки:

– Да, конечно, найдётся, одну минуточку, я мигом...
– собрался он, и, вдохновлённый почти свершившемся чудом, на огромных крылах было полетел в ванну за инвентарём, но по дороге застряв ими в узком дверном проёме, всё же засомневался, - а как же документы... этого чёртового родственника Нострадамуса, вас же с этим, по-видимому, Сатановский прислал?

– Обождёт ваш Чёрт, ...никуда не денется,

здоровье дороже... смотрите, сколько пыли скопилось - просто ужас: этим же невозможно дышать, - мягко отрезала она сочувственным голосом, в упоительных нотках которого уже чувствовалась некое влияние над Володей, но которому, подобно добровольному рабу, он был готов слепо и без остатка подчинятся всю свою жизнь.

– Полностью согласен с вами, Наденька: а, ну его к чёрту этого Чёрта!
– простите меня за невольную тавтологию.
– "Утрётся, гад, рогатый!..", - добавил он уже про себя, и в прекраснейшем настроении со второй попытки, немного прижав крылья невозможного счастья, - всё же выпорхнул сквозь дверной проём в ванну, что бы вернувшись, быть может, навсегда очиститься от удушливой пыли серого одиночества.

И спустя всего полчаса под чутким руководством и при непосредственном участии Наденьки комнатку Уклейкина было не узнать. "Вот что значит женская заботливая рука: земля и небо", - мечтательно подумал он и ободрённый этим непреложным фактом, тут же, дабы не остыло железо для дальнейшей плодотворной ковки счастья, предложил:

– А что мы с вами всё "на вы" да "на вы"?
– Давайте перейдёмте на 'ты'?

– Давайте, ой...
– мило хикинула она, - ...давай.

– Может тогда чайку?!..
– как ребёнок, которому родители, наконец-то, разрешили посмотреть фильм для взрослых, обрадовался Володя.

– С удовольствием, Володенька, а я пока материал подготовлю: как, увы, не неприятно, но с этим странным делом Чёрта придётся разбираться, Борис Абрамович едва ли, не слёзно, меня умолял помочь тебе... с переводом.

– Ничего, теперь вдвоём мы во всём разберёмся!.. залихватски подмигнул он Воскресенской.

И полный мощи и надежды, курьерским поездом Уклейкин рванул через коридор на кухню. Однако невесть откуда взявшийся Крючков, словно наглухо отстающий от графика товарняк, на полных парах уже летел ему навстречу с подъездной лестницы сквозь порог, так никем и неприкрытый в суете сумасшедшего дня входной дверью коммуналки. Поскольку общий коридор не превышал утверждённые САНПИНОМ зауженные нормы, а приятели были весьма плотной комплекции, то они были обречены на столкновение, тем более что физический закон инерции на планете Земля ещё никто не отменял.

Друзья отскочили друг от друга на пол, как увесистые кегли, и каждый, ошарашено вытаращив глаза на очевидную противоположную причину столкновения, молча, с полминуты переваривал случившееся. Первым негласный анализ неожиданной 'аварии', не выдержав напряжённой тишины, прорвал Серёга:

– Ты чего ж, мил дружок, такой упругий, а?..

– А ты чего летишь, как угорелый?!
– вопросом на вопрос парировал Уклейкин.

– Так меня только что следователь по твоему делу вызывал - полетишь тут!..
– сделал укол "рапирой" Крючков.

– И что?..
– настроение Уклейкина тут же рухнуло мрачной тенью вслед за его телом на пол коридора.

– Да ничего, собственно такого, конечно, - всякое бывает, но мог бы рассказать мне, с чего это тебя вдруг в милицию таскали ...друг я тебе или как?
– обиделся Серёга, недовольно отряхиваясь и медленно поднимаясь на ноги.

– Друг, друг!
– подскочил Володя и протянул ему руку, опершись на которую Крючков полностью поднялся и в чувствах обнял Уклейкина, как родного брата, каковыми собственно де факто они и были с детсадовских времён, сидя радом на горшках и совместно постигая бесконечно-разрастающуюся для них сущность бытия. И не 'таскали', а я сам пришёл... по повестке.