Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!..
Шрифт:
– Конокрады блин! надо было сразу в милицию, - возмутился Крючков.
– Да погоди ты, какая милиция, я ж только от туда еле ноги унёс... ну, то есть только вышел, я имел в виду, и опять что ли в эти казематы: нет уж - дудки. Но это, Серёга, ерунда, главное, что паспорт с деньгами вскоре нашлись, я, оказывается, их выронил на скамейке в парке, когда пиджак снимал от жары.
– Да уж сегодня жжёт не по-детски, - согласился Крючков и словно бы в доказательство вынул из заднего кармана потёртых джинсов носовой платок и утёр им свой влажный от волнения и повышенной температуры
– Не перебивай. Так вот - хорошо, что мамаша с коляской их подобрала - она в парке рядом прогуливалась - и я с ней, спустя три часа буквально чудом встретился во дворе Сашки Подрываева, а то бы плюс ко всему - ещё и без документов остался.
– Да уж... без бумажки человек у нас... букашка, - философски согласился Крючков, но тут же спохватился, - а часы?..
– А часы пропали, прямо с руки... командирские, Петрович подарил... эх, до соплей обидно...
– Ну, это уж точно цыгане - к гадалке не ходи!
– резюмировал грозно Серёга.
– Я тоже так думаю - она и подрезала, но и это, брат Серёга, всего лишь полбеды...
– Как это?!
– совершенно искренне удивился Серёга, и даже насторожился, что случалось с ним редко.
– А так! Звоню я Сатановскому - это наш главный - с тем, что бы выпросить еще пару-тройку дней, что бы хоть синяки сошли, а он мне, как Гёте, блин, меж глаз наотмашь: а знаешь ли ты, мол, Володька, сукин сын, что по твою душу к нам в редакцию со скандалом чёрт приходил!?
– Как это?!
– заклинило Серёгу, - не может быть - это типа... шутки что ли?
– Знаешь, Крючков, я теперь уже ни в чём не уверен, ...да только - этот чёрт, вроде как, предъявил паспорт, где черным по белому проштампована фамилия: Чёрт, а имя - Франц Карлович! Смекаешь, Серёга, - тот первый, который на меня заявление в милицию накатал, тоже Карлович, правда, Устин, но фамилия-то почти как у меня - Лейкин...
– это ж форменный заговор какой-то...
– Да, дела... прям детектив какой-то психологический, - разинул от не притворного удивления Крючков, слипшийся рот и нервно вставил туда сигарету.
– Так я о чём тебе толкую - полнейшая, блин, засада. Дальше - больше. Карл I, ну то есть Лейкин, который телегу Чугунову накатал, требует с меня компенсацию в один миллион рублей за якобы понесённые им физические увечья и моральные страдания...
– Ни фига себе, губу раскатал, я, блин, банкам и то меньше должен!..
– опять оборвал возмущением Серёга друга.
– Вот-вот...
– согласился с вопиющей несправедливостью Уклейкин и продолжил с негодованием выплёскивать из себя тяжёлые и мутные воды, загрязнённые необъяснимыми обстоятельствами последних дней:
– ...а Карл II, т.е. Чёрт, который к Сатановскому завалился вместе с адвокатом по фамилии Банкротов, - грозится всю редакцию по миру пустить, если я лично не напишу опровержение с извинением на свою статью, где по обыкновению, развенчал ряд мифов о Нострадамусе. Он, видите ли, согласно представленным документам ему чуть ли не прямой потомок и моя критика якобы причинила ему чудовищные нравственные страдания! Ну, что, скажешь, Крючков, хорош сюжетец?!..
– Бред
– только и выдавил из себя напрочь сбитый с толку Сергей, - разве такое может быть?..
– Всё-таки сомневаешься, а зря... этот, как ты говоришь, "бред" сейчас мне Наденька из редакции принесла, - пойдем, покажу... о, чёрт!
– в пылу исповеди Володя совсем забыл о своём, оставленным в одиночестве, предмете тайной страсти и теперь не представлял, как из этого выпутываться. Однако, как это часто бывает в нашей жизни, всё устроилось само собой.
– Да верю я, верю, Вовка: просто всё это чрезвычайно странно и маловероятно, - попытался хоть как-то успокоить взволнованного друга Крючков, в том числе и уводом разговора в иную плоскость, - а Наденька... кто это?
– Э...это...
– растерялся в конец Уклейкин, так и не решив, как поступить.
– Наденька - это я, Сергей, здравствуйте...
– вновь белым лебедем выплыла она из прибранного гнёздышка Уклейкина в коммунальный коридор и протянула ему покрытую нежным бархатом загара руку.
– Ой, здравствуйте...
– оторопел Серёга, не ожидавший, увидеть у лучшего друга столь красивую девушку и смущённо поцеловал её запястье. Володю при этом внутренне автоматически передёрнуло.
– Извините, мальчики, что я вмешиваюсь, но поскольку уж так получилось, что я невольно услышала твой действительно странный рассказ, Володенька, то, полагаю, что это, скорее всего, - обычные переутомление и нервы.
– Да, да...я, честно говоря, друзья, и сам склонялся к этой печальной версии, только... боялся себе признаться - все эти последние злоключения так измотали меня, что я, наверное, действительно болен...
– грустно выдохнул Володя. Но на душе его стало, вдруг, светлее и покойнее от этого признания, ибо тяжесть мучительных сомнений разрядилась об сочувствие и участие самых близких ему людей на Земле.
– Володенька, даже если ты и болен, то это совершенно не опасно - уверяю тебя, - утешая, подошла она к нему вплотную и, взяв его ладонь, нежно погладила её, как испугавшегося котёнка.
– У моей мамы есть старинная подруга, Ирина Олеговна - она великолепный врач-психотерапевт - и если б ты только знал сколько знаменитых писателей, артистов она привела в чувство, то не переживал бы так. И потом, ...ты должен всегда помнить, что с этого дня...
– комок окончательно сформировавшейся любви подкатил к её тоненькому, как у молодой лани, горлу, и, не отводя, сияющих от проступающих слёз счастья, бирюзовых глаз от влажнеющих голубых глаз Уклейкина она дрогнувшим голоском, тихо добавила, - ...я не брошу тебя...
Сердце Володи, едва вновь не выскочило за физиологические пределы, отведённые для этого самой Природой, так как, от висков до пят, всю сущность его, Рождественской звонницей, пронзала столь долгожданная чудесная, радостная весть своеобразного Воскрешения: 'я не брошу тебя!', 'я не брошу тебя!', 'я не брошу тебя!'...
– И я, и я... тоже...
– сами собой также тихо, словно птицы после зимы навстречу тёплому Солнцу весны спорхнули с уст его, возможно, самые важные и дорогие слова в жизни.