Метаморфозы
Шрифт:
– Вот как! Снова ты принялся хромать и шататься, и твои гнилые ноги бегать могут, а идти не умеют? А только что ты превосходил быстротой Пегаса!
Пока мой спутник, потрясая палкой, так со мной пошучивал, мы добрались до первой ограды их жилища. И вот видим: на суку кипариса висит старуха. Её сняли и так, с верёвкой на шее, и бросили в пропасть, затем заключили девицу в оковы и набросились на ужин, посмертный плод заботливости старухи.
Пока они всё поедали, начали между собой совещаться, какую казнь придумать нам в отмщение за себя. И мнения разделились: один считал, что девицу следует сжечь, другой убеждал отдать её зверям, третий требовал распять её на кресте, четвёртый советовал замучить её пытками. В одном все, так или иначе, сходились, что она должна быть обречена
– Не приличествует ни обычаям нашего товарищества, ни милосердию каждого в отдельности, ни, наконец, моей умеренности, чтобы мы допустили ярость в наказание за проступки и чтобы с помощью зверей, креста, огня, пыток и какой бы то ни было преждевременной смерти, ускорили нисхождение её в царство мрака. И так, последовав моим советам, даруем же девице жизнь, но такую, какой она заслуживает. Из памяти у вас не вылетело, что вы уже раньше решили относительно этого осла, всегда ленивого и к тому же прожорливого, который теперь прикидывается калекой, а между тем оказался посредником и помощником девушки в её бегстве. Лучше всего зарежем его завтра же и, выпотрошив, зашьём ему в середину живота голую девицу, которую он нам предпочёл, так, чтобы только её голова была наружу, а остальное тело скрывалось в звериной шкуре. Затем выставим этого нафаршированного и откормленного осла на какую-нибудь скалу и предоставим лучам солнца.
Таким образом, оба будут претерпевать всё то, что вы постановили. Осёл подвергнется давно уже заслуженной смерти, а она и зверями будет съедена, так как её тело будут пожирать черви, и огнём будет сожжена, так как жара солнца будет палить брюхо осла, и на кресте будет мучиться, когда собаки и коршуны потянут внутренности наружу. Но прикиньте, сколько и других ещё пыток и мучений предстоит ей: живая, она будет находиться в желудке дохлого животного, мучимая зловонием при усилении зноя, изнуряемая голодом от длительного отсутствия пищи, она даже не сможет себе причинить смерть, так как её руки будут несвободны.
После такой речи разбойники проголосовали за его предложение. Мне же, слушавшему всё это, оставалось оплакивать себя, который завтра будет падалью?
ГЛАВ А СЕДЬМАЯ
Едва, разогнав мрак, забрезжил день, и колесница солнца осветила всё кругом, как пришёл человек из числа разбойников (на это указывали приветствия, какими они обменялись друг с другом). Сев у входа в пещеру и переведя дух, он сообщил товарищам:
– Что касается дома Милона, который мы на днях разграбили, то тут мы можем успокоиться. После того как вы всё имущество растащили и вернулись в наш лагерь, я вмешался в толпу местных жителей и старался узнать, какие меры будут приняты для расследования дела и решат ли они разыскивать разбойников и в какой мере, чтобы обо всём донести вам, как мне и было поручено. На основании соображений толпа единодушно сходится на том, что виновник преступления – Луций, который несколько дней назад с помощью подложных рекомендательных писем выдав себя Милону за порядочного человека, добился того, что ему было оказано гостеприимство и что ввели его в круг домочадцев. Прожив же несколько дней, он вскружил голову служанке Милона, прикинувшись влюблённым, и успел рассмотреть дверные запоры и исследовать все места, где хранилось добро.
Как на доказательство его злодеяния указывалось на то обстоятельство, что в ту же ночь, за минуту до нападения, он бежал и до сих пор не появляется. К тому же ему легко бы найти и средство на случай побега, чтобы как можно быстрее и подальше скрыться от преследователей, так как с собой он увёл и свою белую лошадь, на которой мог бы удрать. Дома остался его раб, от которого надеялись узнать о преступных замыслах хозяина. По приказанию властей его схватили, заключили в тюрьму. На следующий день, почти до смерти замученный пытками, он, тем не менее, не признался ни в чём подобном. Тогда послали на родину этого Луция уполномоченных, чтобы они нашли виновного, подлежащего наказанию за преступление.
Пока он это рассказывал, я сравнил прежнее благоденствие Луция и нынешнее
Я, в конце концов, которого её натиск обратил в животное и довёл до жребия четвероногого, - участь, способная в самом несправедливом существе возбудить жалость и состраданье, - теперь навлёк на себя обвинение в разбойничьем поступке по отношению к моему хозяину. Пожалуй, вернее было бы назвать такой поступок не разбойничьим, но отцеубийственным. И у меня не было возможности не только защищаться, но даже и возражать. И вот, чтобы моё молчание перед лицом столь гнусного обвинения не было истолковано как знак согласия и примета нечистой совести, я, потеряв терпение, хотел воскликнуть: "Не виновен!" Но издавал лишь первый слог, последующее же не мог выговорить, оставаясь на том же месте и ревя: "Не, не!" – как ни придавал округлости своим отвислым губам. Но что за польза жаловаться на жестокость судьбы, когда она не постыдилась сделать меня ровней и товарищем моего коня, моего слуги, на котором я прежде ездил верхом?
Среди этих, обуревавших меня, размышлений одна забота давала о себе знать сильнее других: как только я вспоминал, что решением разбойников осужден быть погребальной жертвой девушки, я взглядывал каждый раз на свой живот и, казалось, готов был уже разрешиться от бремени девицей. Меж тем человек, сообщавший перед тем ложные обо мне сведения, вытащил зашитые у него в край платья тысячу золотых, взятые, по его словам, у путников, и пожертвовал их в общую кассу, затем принялся расспрашивать о здоровье своих сотоварищей. Узнав, что иные из них, притом храбрейшие, погибли, он начал уговаривать на время вернуть дорогам безопасность и, соблюдая перемирие, прекратить стычки, а заняться главным образом тем, чтобы подыскать соратников, призвать молодых новобранцев и довести ряды ополчения до прежней численности: сопротивляющихся страхом можно принудить, а добровольцев привлечь наградами. К тому же немало найдётся людей, которые предпочтут унижениям и рабской жизни вступление в шайку, где каждый облечён властью чуть ли не тиранической. Со своей стороны он давно уже нашёл одного человека, и ростом высокого, и возрастом молодого, и телом крепкого, и на руку проворного, которого он убеждал и, в конце концов, убедил, чтобы тот свои руки, ослабевшие от долгой праздности, приложил, наконец, к более достойному делу и, пока есть возможность, воспользовался плодами своей силы. Чтобы он не протягивал свою руку за подаянием, а нашёл ей лучшее применение в добывании золота.
С его словами все согласились и решили и того принять, который считался как бы уже одобренным, и других искать для пополнения шайки. Тогда говоривший вышел и привёл огромного юношу, с которым вряд ли кто из присутствовавших мог сравниться, - ведь, не говоря уже об общей плотности телосложения, он на голову был выше всех, хоть на его щеках и едва пробивался пушок, – прикрытого еле державшимися на нём лохмотьями, через которые просвечивали грудь и живот.
Вновь пришедший сказал:
– Привет вам, клиенты бога Марса, ставшие для меня уже соратниками. Великодушного и пылкого мужа, с радостью к вам приходящего, с радостью и примите. Охотнее я грудь под удары подставляю, чем золото себе грабежом доставляю, и смерть, что других страшит, мне придаёт ещё больше отваги. Не считайте меня нищим или доведённым до отчаянья и не судите о моих достоинствах по этому рубищу. Я был во главе шайки и опустошал Македонию. Я – знаменитый грабитель Гем, чьё имя повергает в трепет все провинции, и отпрыск отца Ферона, знаменитого разбойника, вспоённый человеческой кровью, воспитанный в недрах шайки, наследник и соперник доблести отца.