Методотдел
Шрифт:
— Нет, не знаю. Я даже не открывала эту тетрадь, — ответила Фируза. — Но примерно в это время мы сидели вместе с музейщиками. Так что, может, они и утащили. Спроси у Семеныча. Если тетрадь в музее, то он знает точно.
Я часто спрашивал себя: «Что я хочу найти в этой тетради? Зачем она мне так нужна?» И не одного вразумительного ответа. Я и в самом деле не понимал, что хочу увидеть и для чего смогу ее использовать, но смутное предчувствие не покидало меня ни на день. Я ощущал, что в тетради есть ответ на какой-то очень важный для меня вопрос.
Ответ…
Я заметил, что процесс поиска начинает мне нравиться все больше, и я даже ловил себя на мысли, что, возможно, дело не в этих листах, а в том, что я был вынужден проводить целое расследование. По этой причине растягивая удовольствие, я не спешил опрашивать свидетелей, словно давал возможность чему-то неведомому мне достичь своего окончательного созревания.
В археологический отдел музея я зашел, когда Виталий Семенович вел свое занятие, посвященное античной керамике. Занятие только началось, и я хотел было уйти, но педагог так манко вещал, что остался до конца.
Виталий Семенович рассказывал об особенностях краснофигурной и чернофигурной вазописи детям лет десяти-одиннадцати. Те, открыв рот, завороженно слушали седобородого добряка, который мягко и восторженно объяснял им, что такое гончарный круг, какую форму имели сосуды и из какого материала они были сделаны. Он не сюсюкал, но удивительно бархатно, бережно передавал свою заботу об этом хрупком мире. На слайдах Виталий Семенович показывал вазы со сценами из древнегреческой жизни, учил, как по ним можно многое прочитать о далекой эпохе. На столе у него стояло несколько ваз-новоделов, выполненных в краснофигурной и чернофигурной техниках. Подробно рассказывая о возникновении техник, Виталий Семенович явно отдавал предпочтение первой. На «десерт» демонстрировались найденные в Крыму подлинники. Правда, рисунок на них разглядеть было сложно, но распаленные рассказом дети уже могли мысленно все сами дорисовать.
В конце занятия они с шумом облепили своего наставника. Каждый считал своим долгом задать вопрос или высказать свое мнение по поводу услышанного. Виталий Семенович терпеливо уделял внимание всем без исключения, хотя ему было жутко неудобно заставлять меня ждать. Он мотнул мне головой: «Извините». Я, разумеется, дал понять жестом, что занятие — прежде всего, и я дождусь, когда все разойдутся.
Никто во Дворце больше не был столь приятным в своей деликатности.
— Вы настоящий поэт, — признался я Виталию Семеновичу, после того как ушел последний ребенок.
Виталий Семенович широко улыбнулся. Из-за своего прямого носа он сам сейчас напоминал краснофигурного древнего грека с одной из тех ваз, что были здесь показаны.
— Спасибо. Заходите к нам почаще, у нас очень много интересных тем.
Теперь уже поблагодарил я.
— Признаться, я зашел к вам с одним вопросом и заслушался.
— Всем нам есть чему поучиться друг у друга, Егор Степанович. И это замечательно.
— Верно.
— А что за вопрос?
Я кратко рассказал, что ищу тетрадь бывшего начальника методотдела, но следы ее петляют по всему Дворцу и надежды, что она отыщется, очень немного.
Пестов
— Давайте присядем, — предложил он.
Мы сели друг напротив друга. Виталий Семенович сложил руки на коленях в замок и принялся рассказывать:
— Мы были дружны с ним. Он был очень любознательным человеком и так же, как и вы, частенько заходил к нам. Да ему, собственно, и не с кем здесь было общаться. Совершенно не с кем. Более того, прежняя администрация и многие коллеги считали его странным и держали на вытянутой руке. А когда люди кого-то или чего-то не понимают, они начинают непонятного для себя избегать, даже бояться. Так было и с ним.
Он замолчал, и его лицо сделалось печальным.
— Я немного виню себя, что недостаточно его поддерживал, хотя что я мог сделать…
— А тетрадь? — спросил я.
— Антонов делился со мной своими планами, но вот тетрадь его я не видел.
— Ох, как жаль, — сказал я. — Мне почему-то кажется, что там есть то, что поможет сделать жизнь Дворца более интересной. Понимаете?
— Прекрасно понимаю, — отозвался Виталий Семенович. — Олег вынашивал план, или, как сейчас принято говорить, проект, который мои студийцы назвали бы бомбическим.
Он рассмеялся таким открытым теплым смехом, что нельзя было не улыбнуться в ответ. Я подумал, что наконец-то узнаю что-то более подробное.
— И что там было? — спросил в нетерпении.
— Он хотел превратить Дворец в сказочный мир, во Дворец мечты. Это требовало бы глобального переустройства всей нашей жизни, хочу вам сказать. — Пестов прищурил глаза. — Каждый зал превратился бы в некую волшебную комнату, где было бы все необычным: музыка и звуковые эффекты, визуальное оформление, мебель, элементы декора, арт-объекты — все-все. Понимаете? И это новая среда, она со всех сторон воздействовала бы на ребенка, погружая его в мир мечты. И самым важным в этих залах было бы новое обучающее действие педагога.
— Какое именно? — спросил я.
— Такое, чтобы открыть предмет с другой стороны. При этом воздействие было бы больше иррациональным. К примеру, если занятие посвящено, как сегодня, античной керамике, то оно превратилось бы в сон, в сон про античную керамику. То есть все дело было в создании нужного эффекта от сна-мечты.
Я не понимал, как это должно было выглядеть на деле. На что это могло походить? Если честно, объясняя, Виталий Семенович немного походил на сумасшедшего, впрочем, не немного, а очень даже сильно. Такой выживший из ума Хоттабыч, вещающий восточную сказку. И другой бы непременно покрутил у виска, но я лишь подумал, что услышанное не стоит принимать слишком буквально.
Пестов, видимо, заметил некоторое мое смущение, но истолковал по-своему.
— Вы правы, этого очень сложно добиться, и одним переобрудованием кабинетов здесь ничего не сделать. Нужен новый тип педагога, который мог бы моделировать такие сны-занятия. Поэтому он решил сделать на пробу один такой «сон» с вашим покорным слугой.
— Вот как?
— Да, — ответил довольный Виталий Семенович.
— Но ведь невозможно каждое занятие превратить в такое исключительное событие.
У моего собеседника не было ответа на этот вопрос.