Методотдел
Шрифт:
Все чаще Варя уходила гулять на набережную одна, а если Петя вдруг отыскивал ее там, она, закатывая истерики, требовала оставить ее в покое. Бродя среди праздношатающихся, она думала, что их отношения уже исчерпали себя, пусть ей и жалко бросать Петю, но, видимо, придется это сделать. И вот однажды на набережной с ней познакомился галантный, уверенный в себе мужчина лет тридцати пяти. Сначала она совсем не хотела знакомиться — уж больно выглядело это по-предательски, и общения как такового в эту встречу не получилось. Но набережная Ялты слишком маленькая, чтобы не пересечься на ней следующим вечером. Москвич угостил ее американо
Если честно, что-то подобное я предчувствовал в отношениях Пети и Вари, но мне казалось, это наступит намного позже. Конечно, первым делом, что меня обеспокоило, стал вопрос о поиске нового методиста, и это посреди лета… «А может, и к лучшему все, — думал я, — кто-то придет со свежими силами». Грозящий уход Вари не означал катастрофы. Она была ответственной, исполнительной, но все же еще не созрела и не раскрылась в профессии. Мне нравилась идея выращивания кадров, и Петя и Варя прекрасно подходили под это, обещая в будущем вознаградить мои ожидания. Но тут возникло это «но».
Действительно, дня через три Верескова положила на мой стол заявление об увольнении. Она казалась очень взволнованной, но в целом держалась хорошо.
— Почему? — я обязан был задать этот вопрос, хотя и так все знал.
Кабинет замер в ожидании ответа. Отсутствие отдельного кабинета у начальника в таких деликатных случаях является очень неудобным обстоятельством, но, к счастью, у нас был балкон.
Варя принялась врать, что называется, по мотивам:
— Я должна уехать в Москву к родственникам. Там нужна моя помощь. За маминой старшей сестрой необходим уход, а она одинока, и вот семья решила…
Я не люблю, когда врут. Зачем? Тем более в этом случае. Ну, встретила другого, увлеклась… С кем не бывает? Что за шифровки?
— А Петя?
Это вопрос не застал Варю врасплох. Она подготовилась к нему заранее.
— Он остается. Да я собираюсь вернуться через какое-то время. Если вы меня не возьмете обратно, устроюсь куда-нибудь в другое место. Мне нравится здесь. А ему сейчас нет смысла ехать в Москву. Там все равно мы не сможем жить вместе.
Я ничего на это не ответил — подписал заявление и пожелал удачи.
Начались поиски нового методиста. Я разместил объявление, где только можно, да вот только наши условия были очень скромными, чтобы возник серьезный конкурс. Разумеется, откликались, но все не то. Ну не хотел я брать уральских и сибирских теток предпенсионного возраста, которые мечтали встретить старость на берегу Черного моря.
Однажды меня вызвала к себе Капралова.
— Слушайте, я нашла вам методиста, — забарабанила она, едва заметив меня на пороге своего кабинета. — И не благодарите меня, но знайте, что вы мой должник. Женщина, слегка за сорок, из Питера, очень опытная.
— В чем? — вырвалось у меня.
Ванда немного замешкалась, как бы соображая, в чем действительна та была опытна.
— В чем?.. В реализации различных проектов, но самое главное, она работала
Я был раздосадован, что меня поставили перед фактом в этом важном вопросе, к которому я относился крайне щепетильно, не дав самому сделать выбор.
— Да, но я бы хотел побеседовать сначала с человеком. Вдруг она не подойдет нам?
— Ну так завтра она будет здесь, вот и побеседуете. И не волнуйтесь, мой дорогой, я абсолютно уверена, что Эмма — то, что нужно методотделу.
Больше всего меня как раз смущала убежденность Ванды, что Эмма — это то, что нам нужно. Ведь, исходя из опыта общения с ней, это следовало понимать совсем наоборот.
На следующий день Капралова привела в кабинет нашу новую сотрудницу. Высокая, поджарая женщина с короткой стрижкой была похожая на юношу. У нее был низкий голос, она носила брюки и немного сутулилась. Такой штучки во Дворце еще не было. Ее образ определенно заключал некоторый шарм, который пленял своей неформатностью, нежеланием быть как все, и даже, пожалуй, презрением к суждениям большинства.
Признаться, меня заинтересовала ее самобытность. Я предполагал, что за всеми этим есть ум, а значит, ее появление пойдет на пользу отделу. И действительно, в рассказе Эммы о себе я услышал много разумного. Она транслировала прогрессивные идеи: была ярой сторонницей неформального образования, выступала категорически против любых репрессивных методов педагогики и принуждения ребенка к обучению. Уже из первого разговора с ней стало понятно, что Эмма была очень бескомпромиссным человеком в отстаивании своих идеалов. Ей оказались близкими эмпатия и сострадание. Буквально на второй день ее работы в отделе мы все узнали, что Эмму очень волнует проблема выживания морских млекопитающих. Выяснилось, что она участвовала в нескольких волонтерских акциях по спасению касаток и дельфинов от охотничьих рук. Свой переезд в Крым она связывала с возможностью продолжать это благородное дело. В общем, все было неплохо поначалу. По образованию Эмма была филологом, и я отдал ей часы Вари по английскому языку.
Неприятные сюрпризы посыпались после первой недели работы нашей новой сотрудницы. Как-то вечером ко мне на разговор пришла мама одного мальчика, который занимался у нас английским. Молча выложила на мой стол ученическую тетрадь, открыв ее на странице, где в центре детским почерком было старательно выведено: «Словарь английских нецензурных выражений». Дальше в столбик шли, собственно, те самые слова с переводом на русский язык.
— Что это? — спросил я.
— Нет, это я у вас хочу спросить: что это? Почему на ваших занятиях этому учат?
Как мог, я постарался успокоить мамашу, пообещав во всем разобраться и дав слово, что этого больше никогда не повторится.
— Здесь, верно, нужно знать какой-то контекст, объясняющий, почему появился этот словарь, — рассуждал я. — Понимаете, я не оправдываю такое. Разумеется, это недопустимо, но сейчас я не хочу спешить обвинять педагога. Надо во всем внимательно разобраться.
На следующий день я потребовал от Эммы объяснений.
— У меня полгруппы подростков любят фильмы Гая Ричи и братьев Коэн, а там, знаете, это часто встречается, — сказала Эмма. — И что такого, если дети узнают, как правильно пишутся и произносятся такие слова? Ведь я им одновременно объясняю, что ругаться нельзя.