Методотдел
Шрифт:
Иногда мы все вместе играли в мяч или, когда не было ветра, в бадминтон. Верно говорят, что нет действеннее средства вернуть себе юность, чем игра. И нет ничего забавнее, чем видеть играющих в мяч методистов — этих смешных очкариков и чудаков, кричащих от восторга. Мы сразу становились детьми, тотчас превращались в саму непосредственность, а иначе и быть не может, если ты работаешь в образовании. Раскрепощение тех, кто мало двигается, — всегда театр, всегда праздник. Такое буйство сродни мистерии.
Несколько раз мы всей компанией ездили в Ботанический сад. Это всегда бывало либо в мае, либо в сентябре, ведь ничего не может быть лучше первых и поздних цветов. Отправляясь туда, Таня всегда брала с собой своих
Лиля, маленькая смешливая девушка, работала продавцом в кондитерской, а серьезная и вдумчивая Кира была официанткой в ресторане. Эти три девушки крепко дружили уже много лет. Они когда-то приехали в Ялту из разных мест Крыма и быстро сошлись на почве жилищного вопроса. Вместе они снимали трехкомнатную квартиру, скидываясь не только на жилье, но и на общий стол и некоторые другие нужды — женская дружба давала ощутимые материальные выгоды. Мне нравились и Лиля, и Кира. Во время таких прогулок Лиля громко шутила: «Ну что, женское общежитие на выгуле?» Петя на это недоуменно спрашивал: «А как же мы с Егором Степановичем?» Но его вопрос всегда оставался без ответа, потому что компания наша и правда походила на женский батальон. Все, даже Лиля и Кира, обращались ко мне на «вы», что делало меня вроде как командиром. «Да, но кто же тогда я?» — спрашивал Порослев, когда я озвучил эту мысль.
Все наши немногочисленные выходы мы делали втайне от Ванды, которая довольно ревниво относилась к моей дружбе с отделом и делала все, чтобы вбить между нами клинья. Она все время старалась отобрать у меня выходные, занять их чем угодно — собственной персоной, работой, лишь бы я не был предоставлен сам себе. Я до сих пор не знаю, как получилось, что в одну июньскую субботу нам все же удалось поехать посмотреть Ханский дворец в Бахчисарае.
В то время у Риты был друг, который занимался пассажирскими перевозками на микроавтобусе. Обычно она никогда не была инициатором наших совместных встреч вне работы, но тут сама предложила сброситься на бензин и куда-нибудь съездить. Нами был выбран Ханский дворец и Успенский монастырь в Бахчисарае.
Рано утром мы выехали из Ялты. Рита сидела впереди со своим, как она его называла, Сержем, а я, Петя, Варя, Таня, Лиля и Кира разместились в большом салоне «мерседеса». Мы распевали песни и всю дорогу громко смеялись. Был замечательный солнечный день — то время, когда лето в своем начале еще сочное и не утомлено жарой. И оттого все мы тоже были какие-то свежие и бодрые, будто промытые теплым июньским дождем.
Мы поехали через Ай-Петри. Там, на вершине, выпили травяного чая с пахлавой. Небо и море внизу так соблазняли, что Кира даже предложила: «А давайте спустимся по канатке в Ялту! А в Бахичасарай поедем в другой раз…» Серж ухмыльнулся, а все другие сделали вид, будто не слышали ее предложения. Соблазн был так велик, что если начать раскручивать эту тему, то и правда никакого Ханского дворца сегодня нам не видать. Впрочем, задержались мы ненадолго. Хаотичное нагромождение ларьков и недостроенных зданий портило общее впечатление от места и заставило нас поспешить продолжить свой путь.
Серж оказался лихим водителем. Когда мы спускались с горы по лесному серпантину, добрую половину автобуса безжалостно мутило, даже приходилось пару раз останавливаться. Но, к счастью, все обошлось без последствий.
В Бахчисарае черепичные крыши и невысокие башенки минаретов — приятная пряничность. Зайдя внутрь, мы все произвольно разбрелись по лабиринтам залов Ханского дворца. Иногда в саду я встречал Сержа, фотографирующего Риту на фоне роз, пару раз в залах видел Петю и Варю. У знаменитого Фонтана слез я застал Таню с подругами. Девушки удивленно улыбались.
— Егор Степанович, — сказала мне Таня, — мы всегда думали, что будет мощный фонтан, а тут еле капает. Вон, Лилька даже не заметила его вообще.
— Я смотрю на него в упор и спрашиваю у девочек, а где фонтан? — смеялась Лиля.
Нам понравилась резиденция Малой Порты: уютно, ненавязчиво роскошно,
Успенский пещерный монастырь поразил низкими сводами и белоснежной аскетичностью. Уместившись в складке скалы, он казался охваченным особой заботой и наивысочайшим покровительством, как будто в случае опасности каменная морщина могла вдруг разгладиться и укрыть всех нуждающихся в защите.
Летом кажется, что бесконечно будет тепло и солнечно, что сколько угодно можно будет купаться в море и радовать себя ягодами и фруктами. И еще летом кажется, что ничего никогда принципиально не изменится. Но это не так, особенно на Южном берегу Крыма.
Зимой на Южном берегу резко все менялось. Нигде прежде я не ощущал такой значительной перемены. Бесконечный летний праздник сменялся холодом и одиночеством, заставляющими жаться к другим или с головой закутываться в плед и подтягивать ворот свитера ближе к голове. Создавалось впечатление, что все, кто мог, убежали в свои теплые квартиры, а в Крыму остались лишь те, кому и деваться некуда. В эту пору на ум приходил исход белой армии из Крыма, который случился в похожее ноябрьское предзимье, — так же уныло и безнадежно. Как известно, в той давней истории плохо пришлось тем, кто уехал, но тем, кто остался, было еще хуже. И я ощущал себя таким оставшимся, оказавшимся один на один с надвигающейся неизбежностью. С ноября по март настроение «в Макондо идут дожди» явно преобладало и казалось мучительно долгим. Устанавливалось что-то затяжное, сырое, ветреное, хмурое. Особенно нестерпимо было в ноябре, когда внезапно опускались холодные ранние сумерки и внутри поселялся какой-то страх, отвлечься от которого было невозможно.
В эти полгода я постоянно нырял из одной простуды в другую, будто мой организм что-то не хотел принимать. Добрая половина моей тумбочки благодаря заботам тети Маши на это время превращалась в аптекарский склад с таблетками, леденцами от горла, сиропом от кашля, горчичниками и всем таким подобным. В моей комнате на последнем этаже было довольно прохладно зимой, а во время шторма стоял настоящий холод. Тогда я надевал на себя половину своего теплого гардероба, чтобы выйти на балкон к холодильнику.
С приходом зимы Ялтой начинала править эстетика запустения, которая, в общем, здесь была всегда, просто лето ее расцвечивало жарой, ярким солнцем, зеленью и цветами, а зима срывала весь этот грим. И тогда обнажались ржавчина, щербатый асфальт, недострои и кошачье дерьмо на дорогах. Особенно уродливым казался вид мисок с едой для кошек. Заветренные, разбросанные вокруг них остатки пищи вызвали тошноту. А еще этот запах кошачьей мочи… После Ялты все кошки мне стали противны.
Не побоясь показаться инфантильным, признаюсь, что в эти дни меня спасало пирожное «картошка», которое я регулярно покупал в «Черноморце». Я варил себе кофе, включал фильмы Вуди Алена, Романа Полански, Роберта Олтмена, Уэса Андерсона или еще кого-нибудь из своего огромного списка и доставал любимое лакомство. Я напоминал себе хомяка в норе, который радуется, что у него тепло, безопасно и есть, что погрызть.
Жизнь нашего Дворца тоже переходила на зимний режим. Из-за того что поздно светало, рано темнело, а днем часто было пасмурно, в кабинете долго горел электрический свет, от которого сильно уставали глаза. Мы включали кондиционер на обогрев, чаще кипятили чайник и почти не выходили на балкон, кроме курильщиц — Риты и Ванды. Капралова почти всегда приводила с собой Эльвиру. Нам не нравилось это, равно как и сквозняки, которые неизменно при этом возникали, но нашему кабинету все же повезло — здесь было теплее, в отличие от Дворца в целом, который протапливался откровенно плохо. Весь Дворец делался зимой на редкость неуютным, а в одном его крыле, как раз где размещался кабинет Капраловой, во время резких похолоданий было настолько зябко, что там нельзя было находиться без верхней одежды. Это объясняло, почему именно зимними вечерами, запершись в кабинете, Ванда и Эльвира так усиленно налегали на коньяк.