Мэвр
Шрифт:
Закрыв глаза, охотница тяжело приваливается к стене и массирует бедро. Морщится. Глубоко вдыхает свежий ночной воздух, щедро сдобренный запахами штукатурки, сточных вод и кислых ягод.
«Стоп».
Фюрестер пропускает удар.
Он проходит вскользь, по касательной, едва задевая рёбра. Колебания воздуха заставляют Хак отпрыгнуть в сторону, но даже с её скоростью кизерим оставляет на теле охотницы глубокую царапину. И это сквозь толстый плащ. Выступает кровь, но скоро она засохнет и сама закупорит рану.
Тварь встаёт на задние лапы и высоко поднимает клешни. У Хак нет времени её рассматривать: приняв оборонную стойку
«Почему я его не чувствую?» — проносится мысль и Хак, краем глаза заметив какое-то движение, изгибается в немыслимом пируэте, пропуская третью, возникшую ниоткуда клешню над собой. Переулок закупорен с двух сторон, но охотница может поклясться, что ещё секунду назад тварь была одна. Они делятся? Может быть и такое. Начинается смертельный танец, в котором Хак остаётся маневрировать, обращаясь ко всем навыкам и опыту, что у неё есть.
Смертельно опасный танец болью отражается в коленях и локтях. Узкое пространство мешает двигаться, но и кизеримы великоваты, цепляются за стены и не могут развернуться. Хак то и дело ныряет под опускающиеся клешни, пытается колоть в ответ, но чудовища действуют слаженно — прикрывают глаза друг друга, подставляют бронированные бока. Несколько раз охотница суётся под брюхо, но оно так раздуто, что проскользнуть под ним невозможно. Скорее, тварь просто придавит её.
Сил много, но они не бесконечны. Хак пропускает удары, они расцветают новыми ранами. Движения охотницы теряют выверенную элегантность и становятся слишком резкими или наоборот, недостаточно плавными. Хак постоянно оценивает ситуацию, но не видит выхода из западни. Разве что прорыв, он он может стоить дорого. Да, она фюрестер, но это не означает, что она неуязвима.
— Кальба! — громко ругается она, когда острый коготь вспарывает кожу на спине. Эта рана серьёзнее, кровь пропитывает блузку, стекает за пояс. Боль обжигает и подгоняет. Но это не страшно. Гораздо хуже то, что Хак приходится действовать интуитивно, а значит, во многом, опрометчиво.
«Ненавижу азартные игры».
Отклонив клешню, охотница, вместо того, чтобы обратить внимание на второго кизерима, бросается к первому. Используя согнутую лапу как опору, она вскакивает на спину твари и прыгает вперёд, навстречу выходу.
Удар в спину. Сила такая, что Хак впечатывает в стену дома напротив переулка.
Голова раскалывается, в ушах звенит, а хруст, который услышала охотница, когда кирпич, вдруг, заполонил всё поле зрения, эхом повторяется, стоит ей пошевелиться. Хак пытается встать, опираясь на кханит, и ей это даже удаётся. Она готова отбиваться. Жадность изменяет слаженности чудовищ. Они закупоривают выход своими телами, мешают друг другу и увязают в сочленении лап, клешней и уродливых треугольных голов с выпученными глазами. Хак думает, что они похожи на богомолов, пока её не скручивает кашель. Мостовая расцветает каплями чёрной крови и это приводит кизеримов в неистовство. Воздух с трудом просачивается сквозь плотно сжатые губы с тяжёлым присвистом.
«Лёгкие», — думает охотница, с трудом поднимает руку и подаёт условный знак. Ничего не происходит. Ибтахинов рядом нет. Ушли? Бросили её?
«Впрочем, а чем бы они помогли…»
Жить
— Ка…льба, — цедит она, заметив, что поведение богомолов меняется. Они стараются распутаться и прикончить зарвавшуюся букашку, которая никак не желает полезать им в рот. Хак тянется к тцаркану, вынимает его и направляет на кизеримов. Лишь через секунду она понимает, что голова пистолета превратилась в мешанину из костей и сероватого мозгового вещества.
— Цона, — ругается охотница и бросает труп тцаркана в сторону. Драться она не может, ходить — тоже. Ей нужно убираться отсюда, возвращаться в штаб и надеяться, что хвалённой регенерации хватит нескольких минут, чтобы поставить её на ноги. Она не совсем понимает, какой урон нанёс роковой удар, но догадывается, что дело плохо. Остаётся ещё вариант обратиться к животной сути.
Опасный план. Хак держит своего крестителя-кизерима в клетке вот уже двадцать лет. Так долго, что и забыла, как он выглядит. Ей достаточно его способностей.
«Сейчас?» — всё ещё сомневается она, но уже представляет коридор западного крыла родительского особняка, заканчивающийся одинокой дверью. Эту комнату отец называл «воспитательной» и, бывало, запирал там не только Хак, но и её мать. Девочке там даже нравилось: низкий потолок, два тусклых светильника, кровать под тяжёлым пологом, стены, обитые мягким чёрным войлоком, но она быстро начинала скучать, потому придумывала для себя игры и всякие глупости, чтобы продержаться положенные три часа. Мать же отец закрывал на дни, иногда — на целую неделю, и тогда Хак запрещалось даже выходить в этот коридор. Последнее наказание матери было беспрецедентно длинным, — целых десять дней, — а по его прошествии муж уже никогда не разговаривал с женой, а девочка увидела мать только на похоронах. Бедная женщина, не выдержав заточения, вскрыла вены и тихо умерла, так никого и не потревожив.
В точно таком же коридоре, только воссозданном в голове, Хак заперла то существо, которое поделилось с ней лимфой. Закрывая тяжёлую дверь, она думала, что больше никогда его не увидит, и теперь, приближаясь к ней, медлит.
«Вдруг оно уже мертво?» — думает охотница и поворачивает ручку.
Тварь внутри ждёт её. Она бросается к своей хозяйке, вскакивает на грудь и с ненавистью погружает острые клешни прямо в грудь охотницы. Уродливые красные буркала полыхают жаждой мести и нечестивым ликованием.
В реальности Хак содрогается. Судорога вытягивает из охотницы стон, а затем на спине, в том месте, куда её ударил богомол, начинает расти чёрный пузырь. Женщина не видит, но чувствует, как внутри него что-то шевелится.
— Нет, — шепчет Хак, пытаясь закинуть руки за спину и ухватиться за скользкую плёнку, чтобы порвать её. Но она не поддаётся. Вскоре пузырь вспухает уродливым горбом, стремительно тяжелеет, переворачивая охотницу на спину. С громким чавкающим звуком плёнка рвётся и сразу несколько острых шипов, по три с каждой стороны, вонзаются под рёбра охотницы и устремляются к внутренним органам. Хак вопит от невыносимой боли и ужаса, что охватывают её душу. Она не теряет сознания, но её будто сжигают заживо. То, что когда-то было Хак Аревой, старается выстроить барьеры из воспоминаний, утянуть женщину в прошлое, но всё рушится на пути раскалённого потока магматической агонии. Её личность крошится, разбиваясь на мелкие осколки, оставляет руины, по которым едва можно догадаться, кем она когда-то была.