Между нами. На преодоление
Шрифт:
С тех пор мне и привычно откладывать жизнь на потом, не бороться с обстоятельствами, плыть по течению без сопротивления. Это безбожно неправильно — увы, как бы ни осознавала, всё равно двигаюсь по данному сценарию. Так понятнее. Безопаснее.
Взвалить на себя заботы о благополучии брата, мамы. Отказываться от чего-то, чтобы они могли себе ни в чем не отказывать. А дальше — новые заботы: свадьба Альберта, появление племянников.
Я не знаю, откуда во мне монументальное убеждение в том, что я им всем что-то должна? Что я в чем-то виновата? Что не имею права в первую очередь думать о своих нуждах?
Вот,
Спасибо Ренате, ведь с её легкой руки я достигла края терпения и приняла решение уйти от прессинга и — почему бы и нет? — иной формы психологического насилия.
Ипотека. Судьбоносная встреча с Миром. Миг счастья, длиною в полгода. И теперь… стойкое чувство, что до него… Меня украли у самой себя. Или это всё же сделала я? Через чужие руки.
44. День рождения
Раньше спокойствие и выдержка были моими доспехами.
— Ещё раз спасибо, Стелл, — повторяю, чтобы разбавить неловкое молчание. — Ну… пока? — протягивает она, как мне кажется, с толикой надежды. — Хорошо тебе повеселиться. — Да уж, обязательно. Пока.
Кладу смартфон на колени и делаю инерционные движения назад-вперед, раскачивая кресло-качалку. Теплый вечер позволяет сидеть на улице в тонком домашнем платье и чувствовать, как приятный ветерок овевает кожу даже сквозь ткань.
Тридцать четыре. Балкон. Я.
Почти как у Блока.
Снова встречаю день рождения в одиночестве, вглядываясь в весеннее небо. С той лишь разницей, что телефон я не выключаю, как год назад. А с особым бдением проверяю экран почти каждые пять минут. В ожидании важного звонка. И с каждым часом это ожидание становится всё отчаяннее и отчаяннее.
Позвонили все. И Альберт, сухо и скупо пожелавший земных благ. И Стелла, от которой я и вовсе не ждала поздравлений. С бывшей подругой после её дня рождения мы не общаемся. Она периодически звонит моей маме, рассказывает, как у неё дела, даже, бывает, спрашивает про меня — опять же, со слов мамы. Допускаю, что Стелла не прочь вернуть нашу связь, ей это на руку, а я — не хочу. Не хочу больше переступать через себя.
Подруга, которую выбрала не я, муж, которого выбрала не я, мышление, которое выбрала не я — ничего подобного в своей жизни больше не-хо-чу.
Стучу указательным пальцем по экрану, глупо надеясь увидеть там входящий от нужного человека — наивно и глупо.
Внезапно дверь соседнего балкона издает характерный скрип, заставляя меня замереть.
Доносятся голоса, но на улицу никто не выходит.
Медленно поворачиваю голову влево со вскачь несущимся сердцем. Оно будто приступает к феерии раньше, чем до мозга доходит смысл происходящего.
Поверить не могу, что Мирон здесь… за стеной… Я полтора месяца не слышала оттуда ни звука! Я полтора месяца не видела Мира!
Через считанные секунды оказываюсь на лестничной площадке и в безумном предвкушении нажимаю на кнопку звонка его квартиры. Нервно поправляю волосы, одежду, с запозданием вспоминая о внешнем виде. И кусаю губы, чтобы не улыбнуться раньше времени.
Мне открывают не сразу.
— Здрасьте, — появляется в проёме молоденькая девчонка с детским голоском,
Малодушно ретируюсь и прячусь за своей дверью. Несколько секунд смотрю на полотно перед собой, замерев на месте статуей.
Мир. Продал. Квартиру. Новость — просто навылет. Ноги подкашиваются, вмиг ослабевая от значимости данного поступка с его стороны. Мелкими шажками возвращаюсь на балкон и оседаю на кресло, сверля невидящим взглядом острый край бортика. Куда я бежала? На что надеялась? Окатывает ледяной волной осознания. Тысячу раз дура. Если мне не хватало какого-либо знака — это он самый: жирный восклицательный знак…
Вздрагиваю от вибрирующего в руках смартфона.
— Да, мам.
— Дочь, ты не передумала? Может, приедешь? Я мясо запекла…
Фыркаю. Получается тоскливо. Тихо.
Отказываюсь от предложения и следующие несколько минут стараюсь говорить с ней обыденно. Чтобы она не поняла, как громко внутри меня трещит по швам последняя светлая надежда…
Мама уговаривает, но осторожно. Не наседает, как раньше. Будто подбирает слова. Уж не знаю, это эффект той моей речи или её собственный инсайт, теперь она крайне вежлива и учтива. А, может, ей на пользу возвращение на работу. Спасибо тёте, постаравшейся отвлечь сестру от жизненных коллизий и устроившей её в колледж, в котором и сама преподает много лет. После истории с любовницей брата мама буквально на следующий день попала на вакантное место — всё сложилось чудесным образом, учительница по тому же профилю ушла в декрет и нужен был специалист на замену.
Мама ещё очень молода, чтобы становиться домоседкой. Я всегда была против её решения уволиться ради внуков. Мол, пусть молодые строят жизнь, а я прослежу за детьми. Так «молодые» и теряют вкус ответственности.
Альберт с Ренатой пока не подали заявления на развод. Но к этому, думаю, идёт. Не вмешиваюсь и не задаю лишних вопросов. Я как-то разом после поступков брата остыла, не горит беспокойство о его судьбе. Наверное, потому что теперь я уверена — такой проныра выкрутится. Братом он, конечно, мне не перестает быть, если искренне будет нуждаться в помощи, я никогда не откажу, да и племяши — особая часть моего сердца, но прежней наседки-Адель, сердобольной до удобства каждого члена семьи, нет.
После разговора с мамой я откидываюсь на кресло и впадаю в транс, раскачиваясь. Пустота во мне звенит. Громко. До писка в ушах. Отчего их хочется закрыть ладонями, но я не могу пошевелить руками.
Мой силуэт постепенно исчезает в сгущающихся сумерках.
Я думаю. Думаю. Думаю.
А потом из квартиры слева, ставшей мне в одночасье ненавистной, через всё ту же приоткрытую балконную дверь раздается грохот разбитой посуды, а следом — взрыв хохота.
Вот уж реально — на счастье.