Между жизнью и смертью
Шрифт:
Шелехов тряхнул коротко остриженной, по городской моде, упрямой головой и отрезал:
– Не согласен.
– От чего же?
– Я таких делов наворотил, вовек не расхлебаешь! – на его припорошенных ранней сединой висках заблестел пот горячего спора.
– Работать буду, к тому же теперича семья у меня…
– Ладно, ладно, разошёлся! – пошёл на попятную Никита.
– Тише ты… Горячий какой! Как знаешь, не пожалей потом…
– Не пожалею. – Примирительно произнёс Григорий.
– Жизнь она всё по своим местам
Молча выпили и закусили остатками немудрёной еды. Дети Никиты, именинник Леонид и бойкая Юлька, на год старше брата, отправились спать. Ксения Ивановна услышав краем уха о недавней женитьбе гостя, начала привычно пилить сына:
– Непутёвый ты!
– С каких делов?
– Когда ты уже приведёшь в дом хозяйку? – она горестно всплеснула артритными руками.
– Три года как померла Фрося…
– Моя первая жена Евфросиния Писарева. – Пояснил Никита гостю.
– Умерла от тифа в двадцатом.
– Дети сиротами растут! – причитала пожилая мать.
– Всё воюешь глупые, никак не навоюетесь…
Она бы ещё долго причитала, но находчивая сестра в шутку предложила познакомить брата со своей новой знакомой Ниной Кухарчук. Никита с радостью и готовностью согласился. Сергей Никанорович вытащил из комода потёртую гармошку и в скудно обставленной комнате Хрущёвых зазвучали звуки заразительного гопака.
– Жги! – выкрикивал он, и хмельной Никита шёл вприсядку, дробно стуча сапогами по неровным половицам пола.
– Гори оно синим пламенем…
– Ох, ох, ох!
Расходившаяся гулянка закончилась далеко за полночь. Григория сердобольные хозяева оставили ночевать. Он долго не мог заснуть, мешал синхронный храп спавших рядом старших мужчин рода Хрущёвых. Из кособокого окна горницы, с плохо подогнанной рамой сильно дуло. Григорий поплотнее запахнулся в своё новое, подаренное тестем драповое пальто.
– Чёрт его знает. – Думал о разговоре с Никитой, постепенно засыпая.- Может он и прав, только куда мне учиться… Смешно, ей Богу!
Глава 6
Вторым коногоном в пару к Шелехову иногда ставили Николая Симагина. Тот работал на красном, пожилом мерине по кличке Орлик. На нём начинал Григорий учиться непростому мастерству коногона.
- Умный и справный конь!
Теперь же у него в подчинении состояла пегая, умная кобылка Гулька. В конюшне Гулькино место располагалось рядом со стойлом задумчивого мерина. Овес и воду употребляли из одного корыта. Не однажды подмечал удивлённый казак, что пока Орлик не насытится, подруга есть не станет.
- Жалеет она его, что ли? – дивился Григорий глядя на них.
– Не иначе лошадиная дружба!
Неоднократно замечал он, как слезились глаза Гульки, когда та смотрела на мучения мерина. Потому что не похож был её хозяин с Николаем, по-разному относились к лошадям.
- Как можно так обращаться с конём?
–
Войдёт обычно Шелехов в подземную конюшню и сразу даст кобылке корочку хлеба, а то и сахару. Работали они согласно, душа в душу. Умница редкая была Гулька, будто человек. Все команды разумела, все места помнила, где тише, а где быстрее поддать надо. С места трогалась плавно, без дерготни. Когда на обед перерыв приспеет, станет и стоит, не работает. Хоть время по ней проверяй…
- Ах, ты моя, умница!
– скажет тогда коногон.
– И правда, отдохнуть надо бы...
Николай, хоть молодой, здоровенный, но рыжий и злой, как все рудничные собаки вместе взятые. Другое дело у него с Орликом, маята одна. Работают они трудно и нервно. Сплошные крики и ругань. Кипятится всегда Симагин, злобствует попусту. Уж мерина того колотит, что лучше не видать такого.
- У, зараза!
– бедная животина, никак не примерится к нраву бестолкового человека, и что ни ходка, то вновь крик, побои...
Потомственный всадник любил свою работницу, привязался к ней. Каждое утро она нетерпеливо его ждала, ногами переступает от нетерпения. Чует, что есть у него для любимицы припрятанный гостинец. Григорий в тот день как обычно утром опустился в шахту на очередную смену и в первую очередь к ней.
- Бедная твоя душа. – Он жалел лишённых солнца лошадей.
– Работаешь, как каторжная… Света божьего не видишь!
Подземный табун содержался на небольшом удалении от шахтного ствола. Для этого там пристроилась небольшая конюшня со стойлом для каждой лошадки. Численность табуна была разная и зависела от наличия рабочих точек на угольном горизонте. Рядом с конюшней соседствовало хранилище для сена и фуража.
- Во всём порядок должон быть!
– Ефим Точилин, как опытный бригадир неусыпно следил за всем.
Даже навоз, для избежание самовозгорания, из конюшен выдавался на поверхность по установленным правилам. Обслуживал, кормил, поил и чистил лошадей конюшенный. По заведенному порядку на такую должность нанимались цыгане или татарва. Один из конюшенных как раз возился с Гулькой. Григорий подошёл к ним и поздоровался:
- Привет Ахметка!
– он уважал людей любящих лошадей.
– Как жизнь и дела?
- Как сажа бела, товарищ...
Григорий засмеялся и прошёл налегке в «гурьбу», место сбора коногонов. Навстречу ему выскочил Ванька, работавший у него «провожатым».
- Здравствуйте дяденька!
Ваньку Григорий заприметил в церкви. Тот пел на клиросе – специальном возвышении для певчих, что перед церковным иконостасом. Трое певцов да регент, руководящий этим малым хором отточенными за многолетнюю практику движениями рук. Спиной к прихожанам, лицом к певчим, скупой короткий взмах кисти, и два девичьих и один мальчишеский голос взлетали под купол с молитвой к Богу.