Межлуние
Шрифт:
Вампиро кивнул и исчез в ночи.
— Зачем нам союз с Эспаоном?
Анзиано опустился в кресло.
— Я дам тебе снадобье. Особое лекарство. Когда ты прибудешь к вице-королю, то найдешь его в объятиях свирепой болезни, весьма необычной для наших мест, равно как и неизлечимой по мнению личного врача. Он будет бессилен что-либо сделать. Тебе надлежит вручить письмо от Семьи Миллениум и остановить лихорадку.
В глазах Элизабет, так хорошо знакомой с различными средствами, проскочила искра понимания.
— Что касается Сагро, то здравие Дио, напротив, будет влиять на эту
Оставшись один, Дон Норозини подозвал прислужников и в их сопровождении выступил к Ая. Его путь пролегал по иным лестницам, анфиладам и комнатам, через которые он спускался ранее.
Теперь он знает, кто выступает против Семьи и мечтает о ее низложении. Трусливые Доны, окружившие себя наемными телохранителями, лишь заперли себя в нерушимом городе, предоставив ему возможность настигнуть противников в одном месте.
Анзиано чувствовал, как по жилам растекается приятная пульсация решимости: прочь сомнения и былая осторожность! С верными союзниками он не боится ни войны, ни смерти.
Еще размышляя над этим, глава Миллениум заперся в кабинете, оставив охрану за дверью, и коснулся ладонями каменной столешницы. Уже никто и ничто не сможет противиться его воли или спутать заблаговременно спланированные действия. Здесь и сейчас ему под силу вырвать ягненка из когтей разъяренного льва, и пронзить мрачные тучи надвигающейся угрозы поражения, взлетев над ними к блистательному триумфу.
Не все прямые пути ведут к победе и славе. Иногда достаточно незначительной детали, какой-нибудь постоянно ускользающей от взгляда мелочи, чтобы разгромить несокрушимые армии или свергнуть великие империи. Знал ли вице-король о том, что все привезенные из Вилона эспаонские терции отборных солдат не защитят от одного-единственного врага? Догадывался ли, что личный повар, врач, переводчик, адьютант и секретарь не оградят от коварного замысла? Задумывался ли над тем, чьи руки собирали состриженные с его головы волосы или стирали одежду?
Впрочем, это не имеет значения. Дон Норозини вынул из шкатулки черный короткий волос и положил его на каменную столешницу, отзывающуюся на любое, самое мимолетное касание. Вот она, чистая и первозданная власть. Она лежит перед ним и зовет к себе. Надо лишь протянуть руку и взять ее.
Анзиано накрыл ладонью волос. Suae quisque fortunae faber* — прошептали его губы.
*(каждый кузнец своей судьбы. Прим. Авт.)
Подняв голову к безмятежно-голубому небу, он не попросил у воздушного океана милости, ибо стихия безучастна к страданиям смертных. Он искал способ спасения, столь желанный в роковой миг.
Эспаонский солдат толкнул его в спину, наплевав на благородное происхождение и связанные руки коммондера. Двуголка упала и тут же была присвоена мерзко ухмыляющимся доном.
— Ах ты, гнида! — Крикнул Рубен и бросился на помощь, за что тут же поплатился.
Его сбили с ног, и бесцеремонно потащили по камням, сопроводив ударами под ребра рукоятями пистолетов.
— Бриатские собаки! Мы научим вас хорошим манерам, — произнес на футровском эспаонский
— Смотри и не смей отворачиваться! — Добавил он, подозвав к себе солдата с плетью. — Иначе я прикажу выпороть тебя, как слугу!
Джонатан поднял голову на длинную виселицу, где на ветру качались четверка пустых петель, под которыми уже были расставлены пустые бочонки. Остальной команде, закованной в кандалы, лишь оставалось в молчании наблюдать за процессом казни.
Рубен все еще порывался что-то сказать, и ему затолкали кляп. Один за другим, на помост поднялись обреченные офицеры Политимии, которую не было видно со двора форта, и, подталкиваемые солдатами в кирасах, взгромоздились на неверную опору. От вида сломленных собратьев, душа разрывалась на части и наполнялась тоскливой горечью.
«Служить рядом с вами было для меня честью» — По губам Семюэля прочитал коммондер.
— Мы выжжем вашу ересь! — Торжественно провозгласил дон, немедленно отдав распоряжение.
Бочонки со стуком попадали на доски помоста, и с резким хрустом выпрямились веревки.
— Смотри, — наслаждаясь превосходством, торжествовал эспаонец.
Когда у него не осталось сомнений в безжизненности висящих тел, то он указал на Джонатана.
— Теперь его очередь.
Коммондера подхватили под руки и заставили пройти последние шаги по бренной земле. Грубая петля затянулась на горле, а ноги почувствовали, как качается бочонок, едва удерживающий человеческий вес.
Эспаонец медлил, желая, по-видимому, найти в глазах коммондера страх или отчаяние.
— Ты думал, меня можно одурачить?
Он повернулся к строю и жестом вызвал к себе двух солдат.
На брусчатку втолкнули Кэтрин. Растрепанные волосы, покрывающие ее плечи, развевались под порывами ветра. Сердце коммандера якорем упало в желудок.
— Мы поймали ее еще вчера.
Гирпер взглянул в ее глаза и непроизвольно дернулся.
— О! Не так просто с ней попрощаться? Тогда имей в виду. Очень скоро сеньорита познакомится с моим гарнизоном, а затем с инквизитором. Могу поклясться, в твоих мертвых глазах отразится ее костер! Всем матросам поставят клеймо перед продажей в Южный Полумесяц, где их ждет рабство до конца жизни! Повесить эту собаку!
И прежде, чем бочонок вышибли, эспаонец вцепился в огненную гриву девушки, вынудив ее поднять испуганное лицо…
Джонатан тихо застонал во сне и перевернулся на спину.
Тяготы и лишения воинской службы могли вымотать кого угодно. Стоит ли упоминать, какова ноша флотского офицера, измученного постоянным преследованием и изведенного подозрениями? Как ему доверять команде, если среди них прячется шпион, способный отправить их на морское дно, виселицу или костер?
Лунный свет прорвался в щель между неплотно задернутыми шторами и скользнул по каюте, отражаясь от металлических предметов и просвечивая бумажные карты. На секунду задержавшись в окуляре секстанта, он перескочил на зеркало компаса, чья стрелка указывала на медленно приближающийся восток, указанный на кольце сторон света. Пробежав по лицу спящего, серебристый луч пересек пол, и втянулся обратно за шторы.