Межлуние
Шрифт:
Он помассировал кожу вокруг рта, как раз напротив десен, которые начали зудеть с самого утра.
— А как же уговор?
— Да во тьму его! Теперь я здесь хозяин! Идем.
Он отпер входную дверь и, позвякивая ключами, исчез внутри.
— Тебя долго ждать? — Донеслось из гулкого холла.
Помощник нерешительно поднялся по ступеням крыльца и замер на пороге. Как будто подозревая засаду, он осмотрелся по сторонам, но не заметил ничего подозрительного.
Они прошли через парадную залу, и Карло предложил разделиться:
— Я поднимусь в кабинет, а ты пройдись по комнатам.
— Ключи-то у тебя, — каким-то
— Точно. Пойдем, посмотрим на оставленные вещи.
— Зачем? — Не понял невольный соучастник.
— Знаю я этих донов. Они могли скрыть нечто более ценное, чем указанное в перечне. Догадываешься? Какое-нибудь фамильное серебро.
— Не в моих принципах отговаривать, но синьор, вы пьяны.
— Питер, успокойся, — отмахнулся Карло, уже спускаясь по лестнице в подвал. — Я пообщался с носильщиками и знаю где все лежит.
Они приблизились к нужной двери и староста, пыхтя от старания, принялся подбирать ключ. Через несколько минут его запоздало озарило:
— Подлец не оставляет мне выбора. Поднимись-ка на кухню за кочергой. И захвати фонарь.
Мгновение помедлив, помощник старосты потопал наверх. Его шаги гулко отдавались над головой, когда он направился в крыло виллы, а потом возвращался обратно.
— Ну? Принес?
Вместо ответа Питер протянул кочергу. Карло поддел ею край двери и, навалившись всем весом, принялся раскачиваться из стороны в сторону. Дерево жалобно заскрипело, и первым сдался дверной наличник, оторвавшись от дощатой стены. Спустя секунду, издав резкий хруст, означавший гибель замка, дверь неохотно повернулась на петлях.
— Так, а это кто тут у нас?
В тусклом свете фонаря и узком пыльном луче, падающем из отдушины под потолком, перед взломщиками предстала заставленная и заваленная комната. Вдоль стен, погребенные под рухлядью и обломками былой роскоши, скрывались продавленные стулья и диваны. Особняком возвышался платяной шкаф без одной створки, заполненный старой одеждой. Все остальное пространство занимали плотно приставленные друг к другу ящики и коробки, между которыми каким-то образом протиснулся незнакомец в шляпе, державший в руках раскрытую карту Илинии. Он никак не отреагировал на вопрос, оставшись стоять на месте.
— Здесь все принадлежит мне, убирайтесь вон! — Завизжал Карло.
Разгоряченный староста выхватил из рук помощника фонарь и приблизился к невозмутимому господину, не обращавшему на него внимания. При нем не оказалось шпаги, и это обстоятельство лишь укрепило уверенность Карло в своей правоте.
— Проглотили язык? Или вы глухой? Я обращаюсь к вам синьор! Покиньте виллу или я буду вынужден применить силу!
Человек в шляпе неторопливо свернул карту, убрал ее во внутренний карман куртки, чем довел Карло до исступления, и, продолжая игнорировать вопросы в свой адрес, размотал мешковину, скрывающую под собой глобус.
— Синьор! — Поддержал начальника Питер, — извольте покинуть этот дом.
— Ах ты паскуда! — Сорвался староста и подцепил кочергой руку незнакомца, оттягивая ее в сторону.
К его удивлению у него не получилось сдвинуть ее хотя бы на йоту, и тогда он принял поспешное решение, ударив импровизированным оружием по локтевому сгибу. Раздался металлический звон, но никакого эффекта это не произвело, как будто человек был высечен из гранита.
Незнакомец сделал плавный
— Зови на помощь! — Заорал он не своим голосом на остолбеневшего Питера.
Попятившись назад, помощник промешкал на секунду, которой оказалось достаточно, чтобы человек в шляпе сделал невероятный выпад и схватил его за одежду. Такое казалось невозможным, но все-таки произошло. Еще миг и, не смотря на яростное сопротивление, неудачливого спасителя старосты затащили в комнату.
Какое-то время в подвале слышались сопровождавшиеся почти неуловимым хрустом тяжелые ритмичные удары, выбивающие хриплые крики, быстро переходящие в жалобные стоны. Затем все стихло. Золотистое сияние от опрокинутого фонаря, покатившегося по полу, мелькнуло в дверном проеме, задрожало в темном углу и боязливо угасло, и только рассеянный свет продолжал застенчиво просачиваться в полумрак коридора.
С приближением вечера слепяще-оранжевые полосы света пересекли извилистые улицы, изогнулись крышами и фасадами зданий, и, перемещаясь гигантской стрелкой солнечных часов из переулка в переулок, обходили стороной тесные дворики небольшого и ничем не примечательного илинийского городка. Все кто находились в этом месте, словно смотрели на него через бокал с бренди, окрашивающий мир в медовые тона, и чей насыщенный букет состоял из запахов, стелящихся из многочисленных раскрытых окон и полевой солдатской кухни, устроенной под длинным навесом.
Именно этот момент, предшествующий смене караула, был наилучшим из всех возможных. Часовые не стали задавать лишних вопросов, пропустив в город двух усталых, покрытых дорожной пылью путников.
Священник, держа в руке поводья, сопровождал даму в черном, скрывающую лицо под траурной вуалью. Совсем недавно ее начало укачивать и она спешилась, чтобы пройтись на закате перед сном.
Их силуэты отбрасывали длинные тени и четко выделялись на фоне пламенеющей улицы, отдаленно напоминающей Вилон с той дополнительной разницей, что коренные илинийцы были здесь в меньшинстве. То и дело им попадались группы эспаонских солдат, расквартированных в предместьях и в самом Латероле. Они вели себя на правах хозяев, громко разговаривая, небрежно поигрывая оружием и, красуясь друг перед другом, со свистом и хохотом приставали к милым незнакомкам, смущая беззащитных девушек.
Торе вспомнил указатель, встреченный на пути. Еще немного и они выйдут за пределы владений Миллениум. Остались считанные лиги, которые хотелось пройти как можно скорее.
В нескольких минутах езды позади путников появился загорелый коренастый крепыш в хлопчатобумажной рубашке и мятых портах. Он издали заметил заставу, и по его лицу скользнула усмешка. Буквально соткавшись из воздуха, на его плечах, обернув руки и обняв широкий торс, появилась темная капитанская куртка, а грудь пересекла богато украшенная шитьем перевязь. В его внешности еще осталась былая небрежность, добавляющая харизматичную ноту выбранному образу.