Мхитар Спарапет
Шрифт:
Изгнав персов, Давид-Бек начал еще больше укреплять свою страну и еще увеличил постоянное войско. Оно было ему очень нужно. С помощью русского войска Бек намеревался освободить от персидских ханов Нахичеван и Ереван, собирался присоединить Ширак и Лори, а также защитить страну от страшной опасности со стороны османов. Ждал и верил в успех задуманного. Оставалось лишь ускорить приход русского войска в Армению. Теперь, когда посол царя Петра уже прибыл в страну, осуществление этих планов казалось Давид-Беку очень близким.
Очнувшись от своих мыслей, он посмотрел на ехавшего рядом Чалаби.
Тот дремал,
На зубце покрытой лесом горы показалась крепость Алидзора. Оставался час езды. Встречать Бека выехали Мхитар спарапет, князь Баяндур, мелик Бали и еще несколько высокопоставленных людей. На их сердечные приветствия Давид-Бек отвечал довольно вяло, а въехав в крепость, старался избежать торжественной шумихи. Но люди все же окружили привезенную пушку. И Бек невольно обрадовался воодушевлению народа и войска.
Оставив пушку на крепостной площади, Бек позвал с собой старосту Чалаби и отправился в свои покои. Приказал никого к себе не пускать. Два дня держал гонца при себе, ел с ним за одним столом, но о приезде в Армению царского посла больше не заговаривал. Только на третий день вечером позвал Мхитара, который застал Давид-Бека сидящим на тахте, мрачным и озабоченным. Перед ним на серебряном подносе стояли две китайские чашки и медный кофейник. Бек поднял голову, посмотрел на Мхитара и вдруг с нежностью обнял его. Спарапет очень удивился этой необычной сердечности и сам разволновался, ощутив душевную теплоту своего покровителя и духовного отца.
— Как поживают тикин Сатеник и дети? — усаживаясь и указывая Мхитару на стул против себя, спросил Давид Бек.
— С божьей помощью живы и здоровы, шлют тебе привет, — садясь на край стула, ответил Мхитар.
— Э-эх, — вздохнул Бек. — Не выберешь минуты затылок почесать, а то навестил бы их. Давно не видел, соскучился…
В его словах слышалась горечь тоски несемейного, одинокого человека. Но он тотчас овладел собой и пригласил Мхитара выпить кофе. И сразу же перешел к делу.
— Вели составить большой торговый караван, надо через Шемаху и Баку отправиться в Астрахань, — медленно, будто с трудом, проговорил он.
— Дорога туда, мой государь, закрыта.
— Открылась уже. Посол русского царя Петра прибыл в Гандзасар.
— Наконец-то! — воскликнул Мхитар и отодвинул в сторону пустую кофейную чашку.
Однако и удивился, когда узнал, что весть, которую они с таким нетерпением ожидали всю зиму, Бек таил два дня и сообщил ее без всякого воодушевления, казалось, даже с безразличием. Мхитар заметил на лице Бека глубокую озабоченность. Особую, пока неведомую ему. Она шла от какой-то новой заботы, охватившей его сильнее, чем в дни, когда только начиналась неравная борьба с персами.
Бек пил кофе неторопливо и без удовольствия. Хотя Мхитара и подмывало спросить, что же он намерен предпринять по случаю прибытия русского посла, но промолчал, видя, что Бек не склонен заговаривать об этом. Мхитар знал его хорошо. И потому был уверен, что Давид-Бек все равно ничего не скроет и с минуты на минуту сам начнет рассказывать.
Судьба на чаше весов
Давид-Бек решил созвать Совет
Приближались пасхальные дни, поэтому приезд старейшин в Татев мог расцениваться как обычное паломничество, совершаемое ежегодно. Потому Бек и приказал пригласить старейшин вместе с семьями и чтобы ехали они большими и малыми группами.
Приезд русского посла Бек пожелал держать в тайне не только от врагов, но и от собственного народа и войска. Обнародовать принятие российского покровительства он решил лишь по прибытии русского войска в Армению.
Вскоре в Татев стали съезжаться князья, мелики, военачальники. Они везли с собой семьи, жертвенных баранов и бычков, драгоценные дары для монастыря. Тысячи паломников собрались в Татеве. От нехватки места воины разводили костры у хачкаров, привязывали коней к священным деревьям. Парни подтрунивали над молодыми монахами, поддевали их соленым словцом, так что несчастные затыкали уши и старались поскорее укрыться в своих тесных кельях.
Был поздний вечер. Усыпанная звездами ночь опустилась на вершины гор, повеяло опьяняющим весенним ветром. Благоухали кизил и калина. В глубине ущелья рокотал Воротан. Ручьи, стекавшие с горы Газбойл, вливались в реку, и неслась она дальше, своенравная и страшная…
Постепенно утихли паломники. Народ и войско разместились в селении Татев, в маслобойнях монастыря, в гончарных мастерских, во дворах — где попало.
Старейшины собрались в зал Танат, к епископу Евстатевской обители Овакиму. Лениво поблескивали кровавыми языками две позолоченные лампады. Время от времени, спасаясь от тяжелого ладанного духа, к окнам подлетал обеспокоенный голубь и бился крыльями о стекла.
Епископ Оваким — тщедушный старец, костлявый и узколицый — утопал в старинном кресле. Отечные руки, словно две надувшиеся лягушки, лежали на подлокотниках кресла; меж пальцев застыли желтые бусинки четок.
Давид-Бек сидел против Овакима. По обе стороны расположились Мхитар и князь Ованес-Аван — высокий, смуглый человек с заостренным носом и закрученными усами. Тут же находились Тэр-Аветис, военачальник гавара Хачен мелик Есаи, косивший на один глаз мелик Багр из Варанды, а также недовольный всем Бархудар и сверх меры грузный владетель гавара Дизак Еган. Юный мелик Нубар из Чавндура казался совсем маленьким рядом с рослым военачальником Константином из Мегри. Владетель Сисакана мелик Шафраз и двоюродный брат Давид-Бека военачальник Бали сидели рядом. Шафраз, мучимый вечной бессонницей, зевал.
Не присутствовал здесь лишь католикос Есаи Асан Джалалян — он болел и был не в состоянии совершить столь далекое путешествие.
Когда все разместились по старшинству, Давид-Бек почтительно обратился к Овакиму:
— Позволь начать совет, преосвященный.
— В добрый час, да поможет нам господь, — как молитву, прошептал епископ. — Окинем взглядом дела наши, старейшины армянские. Посол царский ожидает решения.
Все напряглись, затаили дыхание. С Шафраза вмиг слетел сон. А мелика Егана даже прошибло испариной; он глухо закашлялся. Не успел Давид-Бек начать речь, вошел молодой инок. В руках у него был медный кувшин с водой и кружкой. Он поставил все это у порога, выпрямился и сказал: