МИД, Кремль, кувейтский кризис

Белоногов А. М.

Параллельно демаршу в Москве Тарик Азиз, вызвав нашего посла в Ираке В.В.Посувалюка, заявил ему, что в условиях, когда Советский Союз «проталкивает» – де резолюцию, вряд ли может быть плодотворным приезд в Багдад представителя президента СССР. Мы проинформировали Евгения Максимовича о таком развороте и в ответ получили его просьбу дать нашему представителю в Совете Безопасности указание попытаться отложить на пару дней принятие резолюции. Москва так и поступила. Ю.М.Воронцов это поручение выполнил, хотя ситуация, надо признать, была пикантная: Совет уже начал рассматривать резолюцию на официальном заседании, причем наш представитель высказался на нем в поддержку резолюции. Тем не менее председатель Совета (в

октябре им был англичанин) пошел навстречу пожеланию Воронцова прервать заседание, чтобы дождаться возможных положительных новостей из Багдада. В свою очередь Евгений Максимович, связавшись по телефону с Тариком Азизом, поставил условие: либо его визит в Багдад состоится, как было согласовано, либо его не будет. Багдад попятился.

Примаков провел тур интенсивных переговоров с Саддамом Хусейном и Тариком Азизом. По вопросу о наших специалистах удалось достигнуть определенного прогресса: было получено согласие на отъезд в течение ноября одной тысячи человек и заверение, что прежних препятствий чиниться не будет, то есть общее количество отъезжающих составит за октябрь – ноябрь две с половиной тысячи. В вопросе об уходе Ирака из Кувейта сдвига не обозначилось, если не считать того, что лекций на тему «исторических прав» Ирака на Кувейт на этот раз выслушивать не пришлось.

С учетом того, что миссия Примакова в этой части результата не дала, Совет Безопасности 29 октября возобновил свою работу и 13 голосами при 2-х воздержавшихся (Йемен, Куба) утвердил резолюцию 674, о которой говорилось выше.

Из Багдада Евгений Максимович проследовал в Саудовскую Аравию, где провел встречи с руководителями этой страны и Кувейта. Если не ошибаюсь, один из сигналов о желании Багдада вступить в контакт с Эр-Риядом передавался тогда через Е.М.Примакова, но был саудовцами проигнорирован.

Багдадом был предпринят тогда же еще один маневр, о котором мир впервые узнал от министра иностранных дел Йемена Арьяни. Он поведал журналистам, что ему звонил Тарик Азиз, сказавший, что визит Примакова в Багдад «прошел не столь негативно, как об этом сообщают», и что Ирак использовал встречу для выражения своего мнения по поводу «недостатков» позиции Советского Союза. Азиз также информировал йеменца, что через Примакова передана иракская инициатива, адресованная Горбачеву и Миттерану и содержащая предложение освободить всех заложников, если президенты СССР и Франции датут публичное обязательство по части невоенного решения конфликта.6

Помню, что я с интересом читал запись беседы между М.С.Горбачевым и Франсуа Миттераном, состоявшейся в Париже 28 октября. Там эти лидеры с подачи Михаила Сергеевича действительно обсуждали такое предложение (иракцы даже передали свой проект советско-французского обращения к президенту Ирака). При этом в высказываниях советского руководителя была заметна довольно большая амплитуда колебания от тезиса – если мы ничего Саддаму не дадим, то он пойдет на крайности – до признания того, что тот пытается выиграть время и старается расколоть единство «пятерки». Ссылаясь на впечатления Примакова, Горбачев убеждал Миттерана, что Саддам Хусейн уже не тот, что был 2-3 недели назад, что начали вырисовываться шансы политического урегулирования, правда, пока еще весьма расплывчатые. Был готов Михаил Сергеевич и к тому, чтобы совместно с Миттераном перередактировать иракский проект.

Миттеран, однако, отнесся к данному предложению иракцев более чем сдержанно – уж слишком был очевиден их замысел противопоставить СССР и Францию Соединенным Штатам и Англии. Миттеран сказал тогда Горбачеву, что между французской и американской позициями могут быть различия в тоне, стиле, конкретике, но что по существу вопроса разногласий с американцами нет. Это и поставило точку в разговоре по поводу иракской инициативы.

Горбачев рассказал Миттерану, что накануне

получил письма по поводу миссии Е.М.Примакова от Буша и Тэтчер (от последней особенно жесткое), и в этой связи высказался за то, чтобы на совместной с Миттераном пресс-конференции во главу угла поставить приверженность коллективно принятым решениям Совета Безопасности и даже посетовал, что журналисты будут осаждать его вопросами по поездке Е.М.Примакова. Миттеран поддержал мысль, что пресс-конференцию надо построить именно под таким углом.

На ней президент СССР заявил, что миссия Е.М.Примакова – «это не какая-то самостоятельная ветвь процесса. Больше того – не противоположная, а органичная часть наших общих усилий. Таких визитов, таких встреч, таких бесед, – говорил Горбачев, – идет много. Предпринимаются они с разных сторон – одни открыто и известны прессе, другие в закрытом порядке». При этом показательно подчеркивание Горбачевым того, что «все это не значит, что мы меняем свою позицию», что «если президент Хусейн рассчитывает, что ему удастся расколоть, разъединить, найти трещину в позиции постоянных членов Совета Безопасности ООН, то это заблуждение». «Мы не можем допустить, не должны дать никакого повода Ираку, режиму президенту Хусейна думать и надеяться на какой-то разлад между теми, кто принимал эти резолюции, на ослабление позиций». «Мы считаем действия мирового сообщества оправданными. И должны сделать все, чтобы это единство было сохранено, добиваться, чтобы требования мирового сообщества выполнялись».7

В Париже, как и в некоторых других случаях, было как бы два Горбачева: один, ищущий в беседе с президентом Франции компромисса с Саддамом Хусейном, и другой – публичный политик, говорящий с трибуны то, что должен был говорить руководитель великой державы, связанный официальной позицией и определенными договоренностями и взятыми международными обязательствами. В принципе дуализм в политике (давайте назовем это таким термином) – вещь нежелательная и, как правило, вредная. Каждое уважающее себя государство должно в лице своего высшего руководства говорить одним языком и вести одну политику, если хочет, чтобы его хорошо понимали, с ним считались и ему доверяли, и при этом вести последовательную линию, не вилять. В советской же прессе тогда открыто писали, что в вопросе о кувейтском кризисе у Москвы две разные политики – политика Шеварднадзе и политика Примакова. Еще больше спекуляций по этому поводу было за рубежом.

То, что корабль советской внешней политики шел не по прямой, а зигзагом, было видно невооруженным глазом. И дело тут было в капитане корабля – М.С.Горбачеве, который перекладывал руль то в одну, то в другую сторону, в зависимости от разных обстоятельств – и внешнеполитических, и внутриполитических, и просто конъюнктуры в Кремле, где, как и в каждой цитадели власти, шла постоянная подковерная борьба за влияние на президента. Сказывалось и то, что лично Михаил Сергеевич был сильнее, чем другие лидеры «пятерки», нацелен на поиск мирной развязки и в процессе поиска или под влиянием советов со стороны окружения выкатывался порой из общего строя, вел этот поиск на грани фола и даже за этой гранью, но каждый раз возвращался в общую колонну «пятерки», когда предстояло совместно принимать ответственное решение или когда его очередная попытка сделать что-то самому давала осечку.

У А.С.Черняева есть следующая дневниковая запись, датированная 31 октября 1990 года: «По Персидскому заливу… Некоторые обороты речи у Горбачева на пресс-конференции вызвали в Мадриде и Париже суматоху, мол, не исключает ли он совсем военный путь? Я – то знаю, что не исключает. И когда сегодня Арбатов спросил, как ему реагировать на запросы знакомых ему послов Кувейта, Египта, Саудовской Аравии, я сказал ему: «Давай понять, что мы никогда не пожертвуем альянсом с Соединенными Штатами в этом деле».8