МИД, Кремль, кувейтский кризис

Белоногов А. М.

Увещевая Багдад, протягивая ему, образно говоря, оливковую ветвь, министр иностранных дел СССР вместе с тем счел необходимым напомнить, что ООН наделена правом подавления актов агрессии и что Совет Безопасности имеет мандат идти так далеко, как того потребуют интересы всеобщего мира, и что на этот счет есть достаточно прочное единство в самом Совете Безопасности, есть воля и высокая степень согласия в мировом сообществе. «Разумеется, до этого – подчеркиваю до этого, – говорил Шеварднадзе, – должны быть использованы все политические, мирные, невоенные формы воздействия на агрессора».13 Предупреждение, я бы сказал более чем ясное: не захотите уйти из Кувейта по-доброму, Совет Безопасности будет вынужден в конце концов принудить к этому силой. Позиция – совершенно логичная, честная и открытая, в правовом и моральном смысле – безупречная.

Между тем Багдад своими действиями только усугублял обстановку. Ее нагнетание

происходило из-за заложников, из-за осады ряда посольств в Кувейте, которым к тому же отключили воду и электричество, из-за репрессий в отношении кувейтян, из-за продолжающегося разграбления страны и так далее. В сентябре перечень такого рода деяний стал еще длиннее. 14 сентября Ирак объявил все кувейтские авуары за рубежом, а также все средства правящей в Кувейте семьи Сабахов своей собственностью; 19 сентября принял решение конфисковать всю собственность и финансовые активы, принадлежащие правительствам стран, которые заморозили кувейтские авуары в своих банках; 24 сентября Саддам Хусейн заявил, что его войска нанесут удар по нефтяным комплексам стран региона и по Израилю, если Ирак начнет «задыхаться» от последствий эмбарго; в зачитанном по иракскому радио 1 октября обращении Саддама Хусейна вновь было сказано, что ни о каком возврате к положению, существовавшему до 2 августа, не может быть и речи; параллельно быстрыми темпами шло наращивание в Кувейте и в южных районах Ирака войск и вооружений, а тон иракских СМИ становился все более непримиримым и все более воинственным.

Этот политический фон, естественно, не мог не отражаться на атмосфере прений на сессии Генеральной ассамблеи, прошедших в целом в духе неприятия политики Багдада и ее заслуженно резкого осуждения.

Глава IV

ЗИГЗАГИ КРЕМЛЕВСКОЙ ПОЛИТИКИ

Московские сюрпризы для Э.А. Шеварднадзе. Миссия Е.М. Примакова

В Москву Эдуард Амвросиевич вернулся усталым, но в целом довольным тем, как прошла работа в Нью-Йорке. В течение четырех предыдущих лет мне приходилось видеть министра «в деле» во время сессий Генассамблеи ООН, бывать вместе с ним на многих его беседах и потому знал, сколько нервной энергии уходит на каждую встречу, на непрерывное переключение с одного вопроса на другой, какая ответственность кроется за каждой высказанной оценкой, предложением или согласием с предложением партнера. На этот же раз у Шеварднадзе за короткое время состоялось в Нью-Йорке много больше бесед и контактов, чем в ходе предыдущих сессий. Этого требовала обстановка и, прежде всего, кувейтский кризис.

В Москве, однако, его нью-йркская деятельность встретила разноречивый прием. Вслед за иракской прессой, обрушившейся на Шеварднадзе за его активную и жесткую линию, против нее ополчились и наши правые, особенно деятели из депутатской группы «Союз», которые чем дальше, тем больше проявляли недовольство политическим курсом правительства в целом, и в вопросе о кувейтском кризисе в частности. Теперь они взяли под настоящий обстрел речь министра на Генассамблее как за ее общую направленность, так и особенно за тот ее раздел, где министр призывал наполнить, наконец, конкретным содержанием статьи Устава ООН, посвященные методам воздействия Совета Безопасности на кризисные ситуации и полномочиям Военно-штабного комитета СБ. Высказывания министра интерпретировались нашими правыми в том духе, что он чуть ли не дал обязательство направить советские войска сражаться в составе МНС против Ирака, что было, конечно, весьма далеким от истины. Объясняться по этому поводу в Верховном Совете СССР министру тем не менее пришлось. И хотя общий итог дискуссии был для Э.А.Шеварднадзе положительным, неприятный осадок от безосновательных обвинений и несправедливых нападок у него не мог не остаться.

Но, по моим наблюдениям, еще острее Эдуард Амвросиевич воспринял совершенно неожиданный ход М.С.Горбачева – решение направить в Багдад для встречи с С. Хусейном в качестве своего личного представителя Е.М.Примакова. Подоплека этого решения мне доподлинно не известна. Состоялось оно на последних днях пребывания Шеварднадзе в Нью-Йорке, что уже само по себе выглядело странным: ну что, казалось бы, мешало подождать его возвращения в Москву. Сразу же оговорюсь, президент СССР по закону обладал весьма широкими полномочиями в сфере внешней политики и имел полное право направить по своему усмотрению в качестве личного эмиссара за рубеж кого угодно, куда угодно и когда угодно. Суть здесь в моральной стороне дела, в этике служебных отношений.

Горбачев не мог не знать, что Шеварднадзе и Примаков по-разному подходят к тому, как должна проводиться в жизнь политическая линия СССР в отношении кувейтского кризиса. Если в стратегическом плане расхождений вроде

бы не было: все как-будто были едины насчет неприемлемости действий Багдада и крайней нежелательности военного решения, то относительно методов реализации поставленной ООН задачи были существенные различия. Министр был за то, чтобы добиваться выполнения резолюции 660 Совета Безопасности через последовательную демонстрацию Багдаду несостоятельности его расчетов на противоречия и трещины в коалиции, на отсутствие у «пятерки» постоянных членов СБ должной решимости добиться поставленной цели, на возможность закрепить в той или иной форме за собой результаты агрессии. Это предполагало, что отсутствие приемлемой альтернативы полному и безоговорочному уходу из Кувейта должно убедительно доказываться Багдаду прежде всего Советским Союзом как страной, имевшей с Ираком до агрессии более близкие отношения, чем другие члены СБ.

Е.М.Примаков, напротив, считал, что единственный способ побудить С. Хусейна мирно уйти из Кувейта – это дать ему отступное, пусть даже за счет самого Кувейта. Он объяснял такой подход личными особенностями иракского руководителя, для которого главное – возможность спасти «свое лицо». Горбачев, убеждая в Хельсинки Буша дать Саддаму Хусейну «пряник», прямо ссылался на мнение Е.М. Примакова. Евгений Максимович не был одинок в подобных оценках ситуации. Сходные в принципе взгляды высказывали в то время иорданский король Хусейн, Ясир Арафат и некоторые другие политики. Так что у Эдуарда Амвросиевича были резоны с настороженностью отнестись к решению президента направить к Саддаму Хусейну именно Е.М.Примакова (особенно на фоне того, в каком ключе проходило обсуждение кувейтского кризиса в Нью-Йорке, в том числе с Бушем 2 октября). А 3 октября, едва разминувшись с возвращавшимся в Москву Шеварднадзе, Примаков отправился в свою поездку, причем на пути в Багдад встретился в Аммане с королем Хусейном и Арафатом, обещавшими оказать всяческую помощь в выполнении Е.М.Примаковым его миссии.

Что касается меня, то я воспринял известие о поездке Евгения Максимовича скорее с энтузиазмом, хотя и меня удивила и даже покоробила скрытность, с которой эта поездка готовилась (я узнал о ней только в связи с тем, что два мидовских сотрудника оказались в списке лиц, сопровождавших Е.М. Примакова). Энтузиазм же определялся тем, что миссия Примакова давала какой-то шанс решить проблему, которую я определял для себя как самую приоритетную – вытащить советских граждан из Ирака. Занимаясь на каждодневной основе вопросами эвакуации наших специалистов и видя, как иракские власти умышленно тормозят этот процесс, игнорируя все наши протесты, я надеялся, что появление в Багдаде человека, лично знакомого с «главным иракцем», поможет делу. К тому же вместе с Примаковым туда направлялись заместитель председателя Совмина СССР Белоусов и заместитель министра внешних экономических связей Мордвинов – люди, можно сказать, кровно заинтересованные в безопасности командированных в Ирак специалистов и их скорейшем благополучном возвращении на родину.

В феврале – марте 1991 года в четырех номерах «Правды» были опубликованы очерки Е.М.Примакова «Война, которой могло не быть»,1 где Евгений Максимович рассказал о своих контактах с иракскими руководителями в Багдаде и потом в Москве. Поэтому отсылаю читателя к этим очень интересным и поучительным материалам. Здесь же буду касаться миссий Е.М.Примакова лишь постольку, поскольку они затрагивали вопросы, которыми я занимался по долгу службы.

Мои надежды, что Примаков и Белоусов смогут решить вопрос об эвакуации советских специалистов оправдались лишь отчасти: с большим трудом им удалось добиться согласия на отъезд в течение месяца полутора тысяч наших граждан. Полностью это проблему далеко не решало, но начало, казалось, было положено (забегая вперед, скажу, что несмотря на эту договоренность, эвакуация советских специалистов шла с большим скрипом, и нам пришлось и в октябре, и в ноябре не раз поднимать эту проблему перед иракскими властями).

Еще сложнее обстояло дело со вторым аспектом миссии – убедить Саддама Хусейна вывести войска из Кувейта. Примаков и Белоусов изложили ему все возможные аргументы, включая и главную оценку – в случае отказа ему не миновать военного удара МНС. Дискуссия была трудной и непродуктивной. С.Хусейн и Т.Азиз читали нашим товарищам лекции об «исторических правах» Ирака на Кувейт и выражали крайнюю неудовлетворенность занятой Москвой позицией. Тем не менее Евгений Максимович пришел к выводу, что обозначились предпосылки повернуть дело к политическому урегулированию, поскольку перед самым отлетом делегации в Москву, уже в аэропорте, Тарик Азиз сообщил, что С. Хусейн просит передать ему советские письменные предложения по возможному «пакетному» решению кувейтского кризиса (надо полагать, Евгений Максимович высказывал ему какие-то идеи на этот счет, иначе откуда могла бы появиться сама идея о советском «пакете»).