Мифология языка Андрея Платонова

Радбиль Тимур Беньюминович

Главной особенностью функционирования общественно-политической лексики у А. Платонова является ее мифологическое переосмысление в языковой картине мира героев платоновской прозы, что отчасти является отображением некоторых признаков реального языка революционной эпохи (см., например, Селищев 1928, Селищев 1960), а отчасти отражает черты культурной и литературной ситуации той поры, зафиксированной в языке других писателей той эпохи. Поэтому в целях наиболее адекватного анализа общественно-политической лексики А. Платонова привлекались данные основных словарей (БАС, MAC, «Словарь русского языка» под ред. С. И. Ожегова, «Толковый словарь русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова) и – в качестве вспомогательного материала – словоупотребления общественно-политической лексики М. Булгакова, М. Зощенко, Вс. Иванова, М. Шолохова, Б. Пильняка и др.

Многими исследователями отмечается такая черта платоновской прозы, как ориентация на «коренные вопросы» бытия, при которой «современное» содержание удивительным образом выражается в архаичных формах сознания; приметы современности в прозе А. Платонова оказываются не чем иным, как трансформированными, облеченными в новую оболочку вневременными сущностями – мифологемами, архетипами и пр. (Полтавцева 1981, с. 47–51, Фоменко, 1985, с. 3). Миф, как пишет И. М. Дьяконов в книге «Архаические мифы Востока и Запада», «есть способ массового

выражения мироощущения и миропонимания человека, еще не создавшего себе аппарата абстрактного, обобщающих понятий и соответствующей техники логических заключений» (Дьяконов 1990, с. 9). Это – миф в его конкретно-исторической локализации, миф как стадия развития человеческого мышления (миф в диахронии). Но, по глубокому замечанию А. А. Потебни, «создание мифа не есть принадлежность одного какого-либо времени» (Потебня 1990, с. 306) [6] . В трактовке, принятой в настоящем исследовании, миф есть любое неадекватное представление связей и отношений реальности (и соответственно – ложное отображение шкалы ценностей) в словесном знаке, сопровождающееся немотивированными реальностью прагматическими установками (т. е. неадекватным речевым поведением). На лингвокогнитивном (познавательном и ценностном) уровне миф есть отождествление слова, вещи и действия, объекта и субъекта, реального и сверхъестественного. Ср., например, замечание А. Ф. Лосева в книге «Знак. Символ. Миф»: «Миф отличается от метафоры и символа тем, что все те образы, которыми пользуются метафора и символ, понимаются здесь совершенно буквально, то есть совершенно реально, совершенно субстанционально» (Лосев 1982, с. 144). В силу этого у мифа сильна эмоционально-оценочная сторона: это всегда «эмоционально окрашенное событийное осмысление феноменов мира» (Дьяконов, 1990 с. 84). На мотивационно-прагматическом уровне миф есть модель поведения, сакрализованный ритуал, санкционированный стереотип отношения к действительности. При этом миф не требует доказательств своей реальности, поскольку ограничения формальной логики на него не распространяются; миф есть предмет веры, доверия к авторитету. Для мифологического сознания «существенно, реально [разрядка автора – S. 7".] лишь то, что сакрализовано…» (Топоров 1973, с. 114). Миф как способ духовного освоения реальности активизируется в эпохи ломки устоявшихся социальных структур, этических норм и ценностей, когда надежные познавательные ориентиры теряют почву в социуме. На уровне же массового сознания мифологизация была, есть и будет единственным способом познавательной активности [7] (в силу присущим последнему антиинтеллектуальности, стереотипности, апелляции не к собственному опыту, а к авторитету), независимо от исторической ситуации.

6

«Мифическое мышление… свойственно… людям всех времен, стоящим на известной степени развития мысли; оно формально, т. е. не исключает никакого содержания: ни религиозного, ни философского и научного» (Потебня 1990, с. 303).

7

«На уровне обыденного, повседневного сознания происходит «подвёрстывание» реального мира под идеологические словесные формулы, мир мифический начинает восприниматься как мир реальный» (Китайгородская, Розанова 1993 с. 108)

О чертах мифологического видения мира, что выражается в «странном» языке А. Платонова, говорят многие исследователи, к примеру, М. Дмитровская в своих работах о понятии сила и о «переживании жизни» в творчестве А. Платонова (Дмитровская, 1990, Дмитровская 1992). Но при этом, видимо, следует разфаничивать сознание автора-творца и сознание его героев, как это делает, к примеру, О. Лазаренко, который пишет, что мифологическое сознание героев выступает объектом авторской интенции; правда, по мнению исследователя, автору тоже присущ мифологизм, но, так сказать, «другого порядка» – в понимании человека как выразителя природных сверхсил, в неразфаничении духовного и физического и прочее (Лазаренко 1994, с. 76–81).

Мифологизм языковой картины мира героев А. Платонова характеризуется следующими чертами: 1) опредмечивание, овеществление абстракции и буквальное переосмысление отвлеченных смыслов [8] ; 2) неразграничение слова и вещи, субстанциональность словесной формулы, приводящая к мифологизованному представлению о том, что акт номинации, именования уже есть акт творения [9] : 3) к важной особенности мифологизованной языковой картины мира платоновской прозы следует отнести и сложную диалектику конкретного и отвлеченного [10] Примеры, иллюстрирующие эти положения, мы приводим в первой главе нашего исследования.

8

Ср., например: «Вот характерно платоновское прямое, чувственное изображение отвлеченного, идеального, лишь духовно зримого содержания Этот образ воспринимается как прямое изображение, не метафора Платонова одинаково характеризует как потребность в метафорическом выражении, так и его опрощенный, «буквальный» характер, деметафоризация» (Бочаров 1971, с. 317 – о платоновской формуле вещество существования).

9

Ср. еще один вывод цитировавшегося автора. «Платоновская метафоричность имеет

характер, приближающий ее к первоначальной почве метафоры – вере в реальное [курсив наш – Т. Р.]превращение, метаморфозу…» (Бочаров 1971, с. 319)

10

«Обыденному сознанию свойствен путь от частного к общему. У А. Платонова же

имеет место одновременное соприсутствие частного и общего, оно пронизывает его мышление и имеет не только содержательное, но и формально – структурное [разрядка наша – Т. Р.] значение» (Свительский 1970, с. 9).

В творчестве А. Платонова удивительным образом сопрягаются родовые черты мифологического сознания (исконно имеющего прикладное, но не эстетическое значение) и универсальные свойства художественного слова обобщать, абстрагировать фрагменты реальной действительности, сохраняя при этом свой чувственно-образный потенциал [11] .

Разумеется, на разных этапах эволюции А. Платонова-художника мифологические черты проявляются в его творчестве по-разному; к примеру, поздний А. Платонов их практически не отражает. Это зависит также от жанра произведений, от художественного задания автора. Пожалуй, лишь в его творчестве 20–30 гг., особенно в произведениях о революции мифологизм А. Платонова воплощен в наибольшей степени, поскольку выступает в них в качестве попытки как бы «изнутри» развенчать новую мифологию эпохи, доводя ее до абсурда в рамках ее же приемов. Именно в этом смысле можно утверждать, что мифологизм А. Платонова – это прежде всего мифологизм художественный, мифологизм как метод эстетического освоения действительности в адекватных эпохе, согласно эстетической позиции писателя, формах..

11

«В мифе способность предельного обобщения соединяется с конкретностью образной формы, символ получает буквальное значение, а в конечном художественном результате устанавливается приоритет поэтической реальности над правдой внешней достоверности» (Свительский 1970, с. 11).

Мифологическое сознание, воспроизведенное в платоновском художественном универсуме, находит свое выражение в особенностях стиля и языка произведений А. Платонова о революции. Пока мы ограничимся общими соображениями, поскольку репрезентативный материал, подтверждающий их, составляет основное содержание первой главы нашего исследования.

1. Нам кажется, что именно особенности мифологизованной языковой картины мира трансформируют традиционный сказ 20 гг. нашего века (см. Бочаров 1971) в платоновский «редуцированный сказ», при котором голоса героев и автора взаимопроницаемы [12] . «Для уникальной языковой структуры платоновского повествования становятся нерелевантными понятия «чужого» и «своего» слова…» (Вознесенская 1995, с. 3). Так, можно отметить характерное для мифа ослабление субъектного, личностного начала, отсутствие в мифологическом пространстве строго очерченных границ между позициями личности в мире, т. е. взаимопроникновение языковых картин мира, невыраженность принципиальной для предметнологического мышления оппозиции субъект – объект. Мы называем это явление диффузностью дискурсов [13] . Отсутствие дистанции между автором и его героями есть принципиальная особенность индивидуального стиля А. Платонова, при которой ни об одном фрагменте повествования нельзя с достоверностью сказать, кому принадлежит слово – автору или его герою. К сходному выводу приходит Ю. И. Левин в работе «От синтаксиса к смыслу и дальше» (о «Котловане» А. Платонова): «Имплицитный автор растворен в мире персонажей» (Левин 1991, с. 171).

12

«Принцип платоновского повествования лишь внешне напоминает «сказ», в сущности будучи ему противоположным» (Толстая-Сегал 1995, с. 101).

13

Ср. мнение об этом еще одного исследователя: «Говоря о повествующем лице, Можно отметить, что оно всегда находится в непосредственной близости с героями – ни пространственной, ни временной дистанции между ними нет» (Зюбина 1970, с. 34).

Однако все же нельзя говорить о полном слиянии точек зрения автора и персонажа в произведениях А. Платонова; скорее, речь идет о тенденции сближения позиции Повествователя то с одним, то с другим героем на протяжении всего произведения – что также говорит о попытке художественно воссоздать коллективное мифологическое сознание в условном художественном пространстве-времени «Чевенгура», «Котлована», в меньшей степени – «Ювенильного моря» и «Сокровенного человека». Справедливым представляется и мнение М. Вознесенской о том, что в плане «фразеологии» (то есть собственно языковом) автор и герой не разграничены, но в «плане пространственно-временном» и в «плане психологии» точки зрения автора и персонажей вполне могут быть дистанциированы (Вознесенская 1995, с. 3).

2. Художественный мифологизм А. Платонова особым образом трансформирует и черты языковой ситуации эпохи, в основном в области стилей, создавая свой неповторимый «платоновский стиль». Абстрактная, книжная лексика и фразеология (главным образом – общественно-политическая лексика) в стиле А. Платонова приобретают несвойственную им в системе языка образность, метафоричность, т. е. становятся эстетически значимыми единицами. Ср. следующий вывод: «А. Платонов эстетизирует в речевом обиходе эпохи пласты, подвергшиеся небывалому вторжению обобщенных понятий и представлений, митинговой, агитационной фразы, газетного и канцелярского стереотипа» (Свительский 1970, с. 11). Также в стиле А. Платонова своеобразно сочетаются элементы научного, «метафизического» (Ю. И. Левин) и поэтического, «лирического» стиля. Научный стиль возникает как тенденция подводить любой эмпирический факт под общий закон: содержательно он проявляется не столько в научной терминологии, сколько в самой структуре фразы – с нагромождением поясняющих придаточных или их эквивалентов. Лирический стиль проявляется в «сукцессивности» (существенен сам характер развертывания речи, а не только ее результирующий «интеграл») и «суггестивности» (проза А. Платонова воздействует не столько своим информационным содержанием, сколько способом высказывания), – при этом смешиваются «фабульное, психологическое, метафизическое», органично дополняя друг друга в единстве авторского субъективного переживания (Левин 1991, с. 171).

Указанные свойства повествования и стиля А. Платонова, на наш взгляд, вытекают из особенностей мифологизованного взгляда на мир, которому чужда стилистическая дифференциация речи: деление на стили есть результат работы достаточно развитого формально-логического аппарата, способного различать разные сферы общения по набору абстрактных признаков. Поэтому для носителей подобной языковой картины мира столкновение разнородных стилевых пластов не ощущается аномальным, в силу отсутствия «нормальной языковой компетенции».

3. Слово в языке А. Платонова характеризуется неустойчивостью объема и размытостью границ семантики; ненормативной сочетаемостью, приводящей к «разрушению иерархической связи между словами – понятиями и установление новой иерархии» (Кожевникова 1990, с. 173); перестройкой в языке А. Платонова общеязыковой лексической системы: аномальными синонимией и антонимией, родо-видовыми отношениями и т. Д.

Указанные семантические явления в языке А. Платонова – это выражение таких черт мифологической языковой картины мира, как неадекватное отображение объективно существующих в реальности связей и отношений, как неразграничение одушевленных и неодушевленных сущностей, как, наконец, невозможность воспринять отвлеченность, абстрактность вне ее конкретно-чувственного воплощения.