Миледи и притворщик
Шрифт:
– Закон? А по какому закону визирь обесчестил жрицу Лахатми и пленил её в своём дворце? По какому закону он отнял у неё право служить богине вод? Почему лишил возможности через тринадцать лет покинуть храм невинной и с богатым приданным? Почему отобрал право на мужа и детей? Этому богиня Лахатми учит своих последователей?
Чензир насупившись молчал, думая, что мне ответить, а я решила додавить его до конца:
– Видишь эту пустыню? – обвела я рукой каменистые просторы с проплешинами соли. – Когда-то здесь были пальмы, деревья, травы, цветы, реки и озёра. Когда-то в этих краях процветала Ненасытная сатрапия. Но потом её жадные
В глазах Чензира вспыхнул огонёк недовольства, и он сказал:
– Теперь я понимаю, почему отрубательницы голов и их приспешники постоянно льнут к тебе. Ты такая же, как они. Обещаешь кары честным мужчинам и защищаешь женщин ценой лжи.
Да неужели? Если камалистки в этих краях начали бороться за права и свободы женщин, это ещё не значит, что я одобряю их методы.
– Зато я не делаю говорящие черепа из тех, кто мне перечит, – сказала я и многозначительно посмотрела на Чензира.
Эта игра в гляделки могла бы продолжаться долго, если бы не Шанти.
– Вот, – протянул он ему увесистый мешочек, явно с золотыми монетами. – возьми мою долю и не гневи богов. Иризи будет помнить твою доброту и не забудет молить Лахатми о ниспослании дождей на Сахирдин.
– Хитрый полукровка, скрытный оборотень, – с презрением сощурился страж. – Думаешь, если сможешь попасть к госпоже в её мужской гарем, то она и тебе разрешит наложницу завести? Ха, да она скорее отсечёт твой срамной уд, чтоб он другим женщинам не достался. Её сестрицы-пожирательницы так с мужчинами и поступают.
Ну всё, мне надоело слушать эти бредни. Сейчас пойду к нашим сваленным тюкам, достану из вещей Шанти ружьё и начну угрожать этому бесстыднику с непомерно длинным языком. Ничего своей сабелькой он мне не сделает, уверенна. Зато я отведу душу и припугну этого нахала. В конце концов, кто если не свободная женщина поможет другой женщине обрести свободу? Камалистки о чём-то таком и говорили, когда утаскивали из подземелье щит с золотыми монетами для своих сестриц…
Не успела я осуществить задуманное, как Шанти обратился к Леону, о чём-то обстоятельно с ним переговорил, после чего Леон многозначительно кивнул, глядя на Чензира, а Шанти сказал стражу:
– Ты ведь прослужил визирю много лет верой и правдой. Когда-то был юным стражем, но за долгие годы смог стать главой отряда. Вот только теперь никакого отряда у тебя нет, ты растерял его. Как думаешь, что скажет визирь, когда ты вернёшься во дворец без своих стражей, но с Иризи? Похвалит, что вернул бывшую наложницу, или посмеётся и скажет, что кроме как женщиной, никем ты больше командовать не можешь, раз твои стражи бросили тебя.
Чензир напрягся от его речей, видимо,
– Но ты можешь вернуться в столицу один и сказать, что из всего отряда выжил ты один, а кухарка и вовсе пала от походных тягот одной из первых. Если отпустишь Иризи, господин Леон обещает написать в своём трактате о твоей доблести и стойкости, о твоих подвигах, что не дали всем нам погибнуть в пустыне. Господин Леон прославит твоё имя в своём родном королевстве, о твоих подвигах узнает и визирь, когда ему прочтут трактат. А после он назначит тебя своим личным стражем в благодарность за верную службу господину Леону. Вот и подумай теперь, кем ты вернёшься в Альмакир – осмеянным бродягой, что смог вернуть домой только слабую девушку, или героем-одиночкой, который выжил в пустыне и скоро станет приближённым самого визиря.
Я слушала Шанти и не переставала удивляться – как мне самой не пришло в голову такой дипломатический ход? Чуть за ружье не схватилась, а тут невинное обещание смогло смягчить нрав стража.
Чензир немного подумал и кивнул, добавив:
– Лучше слава, чем бесчестие. Ладно, забирай жрицу, только увези её подальше от Сахирдина. Нечего ей здесь делать ни живой, ни мёртвой. И пусть помалкивает о своей жизни во дворце, чужакам знать об этом не положено. Ну а если кто-то что-то прознает про наложницу визиря, что всё ещё жива, обещаю, я найду и её, и тебя. Где ты там живёшь? В Фариязе? Будь уверен, я отправлю туда людей, и они вырвут ваши сердца, если до Альмакира дойдёт весть о том, что жрица жива.
– Да будет так, страж, – не дрогнул Шанти.
На этом наши с Чензиром дороги разошлись. Он с двумя верблюдами поехал на север в сторону Тарагирима, где в Пасти Гатума "добрые" горожане сжигают родных детей. Нам же настало врем взять курс на восток – к плодоносным землям приморского Бильбардана.
Всю дорогу я только и думала о том, как теперь будет жить Иризи. Шанти правда заберёт её с собой в Фарияз? А как же я? А кто же будет оберегать меня от всех невзгод до конца дней? Кто будет привносить в мою жизнь радость и отводить грусть? Знаю, у сарпальских мужчин двоежёнство не считается зазорным, но меня-то оно счастливой не сделает.
Спросить обо всём этом напрямую отчего-то было страшно, даже когда вечерами украдкой Шанти брал меня за руку, прикладывая свой потемневший как синяк отпечаток на руке к моему.
Нерушимые узы богов – так называла наши знаки Иризи. Отчего-то она в этом не сомневалась. И даже не сожалела. Пожалуй, потому что никогда и не влюблялась в Шанти. Это он хотел видеть в ней наречённую из своего предсказания, но вдруг понял, что не об Иризи речь…
– Эмеран, – как-то спросил он меня на закате, – если бы ты узнала обо мне страшную тайну, ты бы прогнала меня прочь от себя?
О боги, что за странные вопросы, да ещё с такой обречённостью в голосе?
– Тоже мне, нашёл страшную тайну, – попыталась я взбодрить Шанти. – Я не слепая, давно заметила и одинаковые родинки у вас с Гро, и то, как ты вселяешься в его тело, когда беспомощен. Не все оборотни злые, как жена визиря, я это давно поняла.
– Поняла? И даже ни разу не спросила меня об этом? Почему?
Потому что если любишь человека, то принимаешь его таким, какой он есть, со всеми странностями и недостатками. Для меня это уже давно стало очевидной истиной. Но вслух я сказала: