Милорд
Шрифт:
Он махнул рукой, останавливая Леру, которая закончила точить ножницы. Легко потянул Нику за руку, заставляя встать.
Волнистые пепельные волосы были пушистыми после мытья и от них еще пахло отдушкой шампуня. Он с сожалением пропустил между пальцев мягкие пряди, спускающиеся ниже поясницы. За все это время Ника ни разу не попросила разрешения их обрезать, и Виктор не знал, потому ли, что она дорожила волосами, или потому, что знала, что ими дорожит «Милорд».
— Прости меня, — неожиданно для самого себя сказал он.
На
Действие 9
Бедный Йорик и луговой шафран
О, низкий из низких, всеми отринутый! Разве не потерян ты навек для всего сущего, для земных почестей, и цветов, и благородных стремлений?
И разве не скрыты от тебя навек небеса бескрайней непроницаемой и мрачной завесой?
Лера не разговаривала с ним весь день. Виктора это не особо заботило — он собирал вещи и избавлялся от улик. Вернувшийся Мартин на удивление миролюбиво сообщил, что в двух других тайниках подменил свертки и указал, куда перепрятал настоящие. Он хорошо понял, почему — партии нужно было вернуть поставщикам. И Мартин сразу догадался, кто понес бы ответственность за подлог.
Мартин весь день просидел у камина, и Виктор чувствовал, что он совершенно спокоен. Сюртук висел на спинке кресла, и белая рубашка с широкими рукавами казалась Виктору флагом капитуляции.
Конечно, он не верил ему. Мартин мог казаться изможденным и сдавшимся, мог притворяться таким — но Виктор точно знал, что он не успокоится, пока не исправит все, что сможет. Или не умрет.
Он так отчаянно хотел сказать Мартину правду. Чтобы он понял его и простил. Чтобы все стало как раньше, и будущее впереди — белое и золотое. Или чтобы милосердная, желанная смерть ждала обоих, и они готовились вместе выпить ее, как терзаемые жаждой — ледяную воду. Это желание было одним из постыдных и тайных — Мартин должен был жить. Мартин не заслужил смерти, он слишком много сделал, чтобы жить, сам того не осознавая.
Но стоять на краю в одиночестве было страшно и отчаянно тоскливо. Виктор смотрел на изуродованные стены некогда белоснежной комнаты и каждый раз чувствовал, как безысходность забивает ледяные гвозди подступающей мигрени в затылок и виски. Сама мигрень почти никогда не наступала. Это вечное предчувствие боли, предчувствие смерти, неизбежный привкус одиночества, отравляющий всю его больную любовь — все, что ему осталось.
Закончив сборы, он стоял в темной ванной и смотрел в слепую черноту зеркала, в котором не мог появиться его усталый двойник с колючим серым взглядом.
И улыбался этой пустоте, слушая, как набирается в ванную ледяная вода.
…
Виктор сидел на кухне и смотрел, как Лера нарезает овощи. Представлял, как она разворачивается и вонзает нож ему в глаз. Фантазия была столь яркой, что он всерьез подозревал, что сестра думает о том же.
Темные волосы лишили
Чувства, которые он испытывал в этот момент, совершенно точно были любовью. В ней не было желания, и все же сейчас она казалась ему чем-то недозволенным, противоестественным. Но сейчас, наедине с собой, он позволял себе не противиться чувствам, а наслаждаться моментом.
Конечно, теперь он не мог остаться наедине с собой по-настоящему. Сейчас он не прятался от Мартина, зная, что он все равно вытащит наружу каждый его грязный секрет. Поэтому Виктор позволял молчаливому презрению Мартина придавать моменту особенную, ядовито-терпкую нотку — словно сигаретному дыму, стелющемуся на морозе.
Лера ненавидела его. Мартин ненавидел его. Ника ненавидела его. Он чувствовал их ненависть, оседающую ожогами на коже.
И любил их так сильно, что почти ненавидел в ответ. Виктор точно знал, что каждый из них испытывает схожие чувства. Когда-нибудь этот яд обязательно убьет кого-то из них, может быть даже всех четверых.
Когда-нибудь, но не сегодня.
— Что ты пялишься-то на меня! — Лера ударила ножом по доске, оставив длинную царапину, и отбросила его. — Ну не дурак, скажи мне?! Параноик поехавший, ну почему все так?!
Она вытерла руки белоснежным полотенцем и, скомкав, швырнула на стол. И Виктор, подумав, что полотенце должно висеть на крючке, не почувствовал привычного раздражения.
Лера подошла к нему и, всхлипнув, обняла. Он не стал вставать. Прижался щекой к ее плечу, почувствовав почти отыгравшие ноты духов, прилипшие к коже и еще едва заметный запах ткани ее рубашки.
— Я не убивал ее… — прошептал он. Слова были колкими, как электрические разряды.
— Я верю, — неожиданно искренне сказала Лера, проводя теплой ладонью по его волосам. — Верю, Вик. Прости, я не должна была в тебе сомневаться.
— Правда? — ошеломленно переспросил он.
Он так привык играть с чужими чувствами, притворяться и лгать, что перестал безоговорочно доверять чутью.
— Да, — тихо ответила она, рисуя узоры кончиками пальцев на его затылке. — Ты не мог так сделать. Во-первых ты даже совсем пьяный и обдолбанный думаешь головой. А значит, не стал бы надевать на девушку венок. Во-вторых — я прочитала несколько заметок и интервью со следователем. Они ничего толком не говорят, но там работал какой-то мясник. Пишут, что скорее всего убийца — человек не великой физической силы. Ран много, они хаотичные, рваные, нанесены как попало… вот если бы труп кто-то порезал на сантиметровые кубики и сложил из них пирамидку — я бы больше поверила, что это ты, — усмехнулась она.