Министр любви [сборник рассказов]
Шрифт:
Я аккуратно вырезал из траурной рамки морду Жужанского, наклеил ее на фото усопшей Шмуц и отправил газету в Санкт — Петербург.
Вскоре раздался «коллект колл».
— «Барабулька!! Это победа!! Абрыська на арене! Слава Богу, в полном здравии, если не считать цистита! В ожидании гонорара заказываю билеты на Венецию. Скучаю по гондоле! Кстати, что сейчас носят на Риальто?»
— На Риальто сейчас носят маски, — ответил я, — было время карнавала — и посоветовал ему натянуть маску орла
Ответ пришел незамедлительно:
«— Альбатрос летает все ниже. В наших краях поговаривают, что люди на Западе меняются, становятся алчными. Всеми силами стараюсь в это не верить. Часто вспоминаю крем — брюлле, которое ты мне предложил на Невском в августе семьдесят седьмого. Кстати, на мой гонорар купи своему сыну лошадь. Помню, как в Павловске он мечтал о ней. Тогда ты не мог себе этого позволить, а сейчас, на мой гонорар — с лихвой. Машу крылом. Жужанский».
Я почувствовал, что он обижается — ни «твой», ни «Абрыська».
Он, видимо, ждал денег — а они не приходили. И мне даже показалось, что он думает, что гонорар взял я.
Тут же я набрал Гуттенмахера.
— В чем дело? Почему вы не высылаете гонорара?
— Я вам исправно отправляю, — сказал Гуттенмахер.
— Да не мне, Жужанскому!!
— Кто это? — не понял Гуттенмахер.
— Да как?!! Афоризмист! Санкт — Петербург! «Батюшка, поставленный на попа»!
— А — а! — в голосе Гуттенмахера прозвучала скорбь, — вы что, ничего не знаете?
— Н — нет…
— Он умер… Был шикарный некролог. Вы что, не читаете «Нашу мысль?»
— Кретин! — закричал я, — вы все перепутали, — дуба дала Хава Ниссимовна, а вы вклеили рожу Жужанского.
— Не может быть! — Гуттенмахер был убит, — какой ужас! А я смотрю на фото Хавы Ниссимовны и не узнаю! В ней появилось что-то мужское.
— «Что-то мужское», — вопил я, — это Жужанский!
— У нее тоже были усы, — печально продолжал Гуттенмахер, — но не такие! Не волнуйтесь, я тут же высылаю Жужанскому все, что надо.
В среду пришло послание от Абрыськи.
«Получил некролог. Похоронить друга, да еще сделать из него старуху?! Спасибо. Мог взять мой гонорар, но хотя бы оставить меня в живых. Хорошо еще, что опубликовал «афоризмы» не под своей фамилией. Деньги — пустое! — забудется, а «Батюшка, поставленный на попа» — переживет века! Кто сегодня знает, сколько получил Шекспир, за «Короля Лира», но все рыдают на нем. Кстати, почем земля в Бельгии? Купи себе там «шато», лошадь-то у тебя уже есть. Я вижу тебя верхом, на рысаке, с кнутом и с сигарой в зубах. Тьфу!»
И все — ни подписи, ни «пока». Мне стало ужасно стыдно за себя, я не знал, что делать. Я позвонил Гуттенмахеру.
— Что вы прислали Жужанскому, — спросил я ледяным тоном, —
В голосе Гуттенмахера опять была скорбь.
— Вам не стыдно упоминать о гонораре, — произнес он, — когда такие лесные пожары в Провансе?! Когда в Бурунди — кровавый переворот?!
— Гуттенмахер, — сказал я, — или вы вышлете гонорар, или я на вас подам в суд.
— Сразу после праймериз в Охайо, — согласился он.
— Какая связь между «Батюшкой, поставленным на попа», — вскричал я, — и выборами в Охайо?!
— Сразу видно, что вы не работали на кладбище, — ответил Гуттенмахер и повесил трубку.
Прошли праймериз в Охайо, Вирджинии и даже Северной Каролине.
Гонорара не было. Письма от Жужанского начали приходить ежедневно.
«Деньги убивают!» — говорил Бальзак, — ему виднее. Мне на деньги плевать, я парю. Купи себе трехмачтовую яхту и плыви к бениной маме!»
Я откладывал письма, но тут же приносили новые. Без марки.
«Большие деньги наживаются подлостью, маленькие — свинством! Говорят, ты купил виллу в Каннах. Ну, что ж, мне для тебя ничего не жалко. Кстати, в этом году на фестивале будет фильм «Подлец». Кто-то сможет узнать себя».
До меня начали доходить слухи, что уже весь Санкт — Петербург знал, какая я сволочь. Жужанский всем и каждому рассказывал про «Батюшку, поставленного на попа».
«Если он на мои деньги купил себе в Европе виллу у моря, вы понимаете, что я здесь мог бы купить?!! Остров!!!»
Он делал страшные глаза. Речь, видимо, шла о Крыме…
Письма прекратились. Телефон его не отвечал. Я был в панике.
Знакомые, приезжавшие из Санкт — Петербурга, начали меня сторониться, а один спросил почему-то, сколько я вешу. Когда я ответил, что 92 и мечтаю похудеть, он плюнул мне в лицо и гневно бросил:
— «А Жужанский — 43!!»
Неожиданно позвонил Гуттенмахер:
— Я только что из России. Вы не представляете, что о вас говорят в Санкт — Петербурге! В моем лексиконе даже нет таких слов. Извините, но при такой ситуации я не могу вас больше печатать в «НАШЕЙ МЫСЛИ». Мою газету в России никто не будет покупать. Самое нежное слово, которое я слышал о вас, простите, «подонок»!
— «Подонок»!!! — вскричал я, — а благодаря кому я «подонок»!?!
Где гонорар?!1
— Вам нужен гонорар, — в голосе Гуттенмахера была горечь. — При ваших виллах, конюшнях, яхте и самолете «Дюк оф Кент»?!
— Какой «Дюк оф Кент»?! — завопил я.
— Перестаньте! Платил вам такие деньги, которые с трудом собирал за некрологи!
— Вот что, Гуттенмахер, — сказал я, — у меня нет желания с вами спорить. Единственное, что я хочу — отдайте деньги Жужанскому!