Мир хижинам, война дворцам
Шрифт:
Керенский вернулся на сцепу, встреченный визгом дам и аплодисментами представителей сильного пола и стал продолжать свое выступление:
— Я приехал к вам потому, что прошел слух, что здесь у нас есть люди и организации, которые выражают мне недоверие. Так вот, я стою здесь сейчас перед вами, чтоб довести до вашего сведения, что не позволю мне не доверять!
— Верим вам, Александр Федорович! — дружно закричали все эсеры в президиуме, a в руководстве Совета военных и Совета крестьянских депутатов было их преобладающее большинство, так же, как
— Верим? — крикнули и меньшевики, твердо помня, что коалиционное правительство держится исключительно на единстве партий эсеров и меньшевиков.
И тогда весь зал, где в ложах сидели депутаты Советов, а в партере и ярусах — экспансивные дамы революции и офицеры тыловых учреждений, разразился овациями.
Только что произнесенные фразы были точным повторением начала речи, которую держал Керенский два месяца тому назад на заседании Петроградского совета — в связи с обвинением в чрезмерной снисходительности к членам императорской фамилии. Керенский тогда, как известно, упал в обморок на трибуне и был с триумфом вынесен экспансивными дамами на руках.
Так вот, Керенский, не вынимая руку из–за борта френча, переждал, пока стихнет овация, и продолжал в точности так, как два месяца назад.
— Я отдаю всего себя деятельности на пользу революции — и днем и ночью. Но если среди вас появились настроения, направленные против меня и моей политики, я заявляю: пожалуйста, как хотите, я могу уйти…
— Нет! Нет! Нет! — завизжали дамы, а за ними подхватил и весь зал. — Это всё большевики и украинцы из Центральной рады!
Керенский пошатнулся, закачался — в точности, как тогда, два месяца назад, — и, не вынимая руки из–за борта френча, грохнулся наземь.
К счастью, его подхватили члены президиума, сидевшие позади.
В зале поднялся невообразимый шум. Дамы плакали. Девицы пищали. Солидные меньшевики и эсеры восклицали: «Вот до чего довели человека! Вот что сделали с вождем русской революции сепаратисты–украинцы!»
Военный министр Керенский только что — перед отъездом из Петрограда — запретил формирование украинской армии. Делегацию Центральной рады во главе с писателем Винниченко он не принял.
Когда Керенскому дали глотнуть поды и понюхать нашатырного спирту, он слабым голосом заявил, что намерен закончить свою речь. Его еле упросили, чтобы он продолжал говорить сидя.
Не вставая со стула, — однако заложив руку за борт френча, — Керенский сказал:
— Я больше чем удовлетворен тем, что здесь сейчас произошло. — Так сказал он и тогда в Петрограде. — До последнего вздоха и буду трудиться для вашего блага. Если случится у вас какая–нибудь нужда, приходите ко мне запросто — днем или ночью…
Дамы революции подхватили Керенского вместе со стулом и так, на стуле, понесли из зала; через фойе, на улицу, в скверик между оперным театром и меблированными комнатами «Северные»… Там уже бурлила пестрая толпа и раздавались клики:
— Да здравствует Временное правительство!.. Долой украинцев!..
Керенский
Ще на вмерла Украина, але вмерты мусить,
Скоро, братики–хохлы, вам обрежем всы…
4
А впрочем, Грушевский с Керенским все же имел беседу.
Беседа состоялась на ходу, и семнадцатом номере гостиницы «Континенталь»; после волнующего митинга у Керенского оставалось всего пятнадцать минут для отдыха. Поезд–экспресс уже стоял на станции Киев–первый под парами, семафор на запад был открыт.
Председатель Центральной рады и военный министр Временного правительства перекинулись несколькими словами, пока Керенский менял сорочку.
Грушевский. Сердечно приветствую вас, глубокоуважаемый Александр Федорович! Примите наилучшие пожелания от вашего коллеги по партии! Как вы себя чувствуете?
Керенский. Спасибо, профессор. Вашими молитвами… Поручик, дайте пожалуйста ту, что в голубую полосочку, — она на дне желтого чемодана.
Заканчивая свой туалет, Керенский циркулировал между ванной, гардеробной и салоном.
Грушевский. Я понимаю важность государственных дел, которые не разрешают вам задерживаться тут и на минуту. Но, дорогой Александр Федорович, вопрос организации украинской армии…
Керенский. Я уже имел случай высказать свои взгляды, Михаил Сергеевич, они зафиксированы в государственном решении… Ах, поручик! Ну какой же вы, право! Это совсем не та: эта же в синюю крапинку…
Грушевский. Дорогой Александр Федорович! Но ведь мы просим разрешить нам комплектование национальных частей в составе русской армии! Мы вовсе не собираемся создавать какую–то отдельную украинскую армию!
Керенский. Теперь еще галстук, поручик!.. Ну, конечно красный, сколько раз вам говорить?.. Все украинские вопросы может разрешить только Учредительное собрание: я уже говорил об этом не раз!
Грушевский. Учредительное собрание может потом санкционировать этот акт. А если б вы положили начало этому, украинская история записала бы ваше имя золотыми буквами на своих скрижалях!
Керенский на миг остановился, сунув голову в воротник сорочки. Искушение было уж очень велико. Скрижали! Но Керенский преодолел минутную слабость, продел руки в рукава и вынырнул из сорочки. Голос его звенел отзвуками победы поели жестокой внутренней борьбы:
— За мной десяток наций, предо мною двунадесять языков.
Второй адъютант, все время торчавший у двери, выхватил из–за обшлага белую целлулоидовую карточку, из–под погона — карандаш и записал. В этом и заключалась функция второго адъютанта: записывать афоризмы Керенского. Во избежание недоразумений, чтобы не было записано что–нибудь непотребное, в качестве второго адъютанта был подобран филолог с высшим образованием.