Мир хижинам, война дворцам
Шрифт:
Грушевский. Но, дорогой мой Александр Федорович! Взвесьте вот еще что: партия, к которой мы с вами имеем высокую честь принадлежать, таким актом утерла бы нос этим большевикам с их идеей самоопределения наций! Учтите: их Ленин объявил стремления украинцев справедливыми, а притязания — даже скромными. Таким образом, большевистская опасность…
Керенский. Ленинские идеи — фикция! Большевистской опасности не существует! Собственно, я хотел сказать, что и самих большевиков скоро ни будет! И запонки, пожалуйста, поручик! Конечно, простые,
Грушевский. Александр Федорович! Дорогой! Голуба моя! Так мы для того и добиваемся армии, чтоб внести, так сказать, и свою лепту! Под вашим личным водительством!
Керенский. Мерси! И, пожалуйста, френч… Познакомьтесь, — штабс–капитан Муравьев, — по всем вопросам организации ударных батальонов для победоносного наступления на фронте он даст вам исчерпывающий указания. На знаменах: с одной стороны — «Победа или смерть», с другой — «Революционная Россия!»
Грушевский. Но ряд частей уже стихийно украинизуется, Александр Федорович!
Керенский. Стихия — анархия! С анархией — непримиримая борьба!.. Фуражку!
Грушевский. Но ведь есть и такие, что уже украинизовались!
Керенский. На, фронт! В бой! Впереди всех!.. Перчатки!.. Под немецкие пулеметы!..
Керенский был уже в свежей сорочке, в красном галстуке — символ революции — и натягивал защитного цвета фронтовые перчатки. Они очень шли его рыжей шевелюре. На пороге он остановился.
— А те, которые ни пойдут в бой, будут разоружены моими ударниками. Об этом позаботится штабс–капитан Муравьев! Вы уже познакомились?.. Поручик, машину!
Заложил руку за борт френча, Керенский быстро вышел. Адъютанты кинулись следом.
Украинский допрос был разрешен коротко и ясно.
По гостиничной лестнице и перед зданием гостиницы на Николаевской улице толпой стояли дамы революции и махали платочками.
Кивая головой направо к налево, Керенский вскочил в машину, шофер — местный автомобилист–рекордсмен, племянник миллионера Рябушинского, — дал газ, и машина покатила.
— Мое почтенье, — сказал профессору Грушевскому штабс–капитан Муравьев, сверкнув своими безумными глазами. — Это ваш домина я пять этажей на Бибиковском бульвара? И на Паньковской тоже ваши дома? Берегитесь, если немцы двинутся на Киев, это будут отличные прицельные точки!
Керенский выехал сразу — экспресс тронулся, как только его нога стала на ступеньку салон–вагона — Перед обедом он выступил с речью на вокзале в Фастове, после обеда — перед железнодорожниками Казатина, под вечер прибыл в Житомир, в ставку Юго–Западного фронта. А под утро он был уже в Проскурове и сразу двинулся на Тарнополь.
Отсюда — по плану Керенского — и должно было начаться генеральное наступление на тысячекилометровом фронте. И прочем, план наступлении был разработан еще в ставке царя Николая Второго.
5
По пути следований тоже не
Керенскому приходились выходить из вагона и произносить речи чуть ли не на каждой железнодорожной станции.
Дело в том, что навстречу двигались с фронта составы, — преимущественно порожняк. Подбросив на позиции огневое и пищевое довольствие, они возвращались за очередной порцией поживы для ненасытного чрева войны. Вагоны, хоть и пустые, шли запломбированными. На крышах вагонов было людно и тесно: солдата бросали фронт. Солдаты не желали больше воевать. К тому же прошел слух, что скоро начнут делить помещичью землю, и солдаты–хлеборобы спешили домой, чтоб землячков–фронтовиков не обидели «вольные».
Экспресс подкатывал к очередной станции, и на этой очередной станции перед семафором неизменно ожидал очередной эшелон–порожняк с дезертирами на крышах. Керенский выводил на ступеньки своего салон–вагона и открывал митинг,
Он говорил:
— Здравствуйте, солдаты революции!
Дезертиры хмуро поглядывали со своих крыш. Им осточертело ожидать встречного, чтобы открылся семафор, а речей она наслушались и от своих агитаторов и от заезжих.
— Солдаты революции! К вам мое слово!
Дезертиры хмуро поглядывали и молчали.
— Старая власть пала, и обновленная Россия воспрянула от ига рабства и насилия…
— А кто он такой будет? — подталкивали друг друга локтем дезертиры. — От какого начальства или сам от себя? Эй, ты, слышь, адъютант! Это кто такой, который языком мелет?
Узнав, что перед ними собственной персоной министр Керенский, дезертиры отваживались спрыгнуть вниз.
— Солдаты! Войну начали цари, и народы за нее не отвечают!..
Перед ступеньками салон–вагона уже теснилась изрядная толпа: говорилось о войне, а это стоило послушать, — о чем же еще и слушать, как не о войне да о земле?
— Но война все–таки факт, и этого вопиющего факта, не зачеркнуть росчерком пера! Не мы ее начинали, но заканчивать приходится нам…
— Верно! — кричала толпа дезертиров и один голос. — Кончать с войной! Да мы уже с ней вроде покончили…
А Керенский держал руку да бортом френча и говорил:
— Во имя защиты завоеваний революции мы должны довести войну до славного, победного конца…
— Так где же те завоевания? — кричал кто–то из толпы. — Какие то завоевания для мужика?
Тогда Керенский простирал руку вперед:
— Именем революции призываю вас вернуться на фронт и идти в бой против лютого врага свободы, немецкого империализма. Да здравствует революция!
Дезертиры начинали расползаться кто куда.
Это были солдаты–фронтовики, три года они меряли ногами дороги войны, гнили в окопах и хлебали сухой борщ. Они спешили взобраться на свои крыши и кричали машинисту:
— Эй, крути, Гаврила! Хлопцы, да опустите вы гам этот самый семафор!
Тогда Керенский закрывал митинг и исчезал в салон–вагоне.