Мир хижинам, война дворцам
Шрифт:
В тот же миг трубила труба, и из теплушек, прицепленных и салон–вагону, высыпали с винтовками в руках «ударницы» «батальона смерти» прапорщика Бочкаревой под командованием штабс–капитана Муравьева.
Дезертиры были безоружны, а «ударницы» толкали их прикладами и визжали как недорезанные. Видеть баб с винтовками старым фронтовикам доводилось впервые; солдаты балдели — свят–свят–свят! — и пятились. Их загоняли в пустые вагоны, пломбировали двери, паровоз перецепляли в хвост, переводили стрелку, и эшелон, набитый запломбированными дезертирами, шел обратно на фронт.
Из теплушек неслись матюги и угрозы покончить с войной, с Временным правительством, а с самим военным министром вместе с его курвами — в первую очередь…
6
С трибуны внутри каре — перед полком, где служил Демьян Нечипорук, — Керенский продолжал ораторствовать.
— Но война все–таки факт, и этого вопиющего факта ни зачеркнуть росчерком пера…
Эту речь со вчерашнего дня он произнес уже раз десять, ему самому она давно осточертела, но не мог же он каждый день придумывать что–то новое.
— Во имя защиты завоеваний… до победного конца…
Полк стола угрюмый и молчал.
Ждали дам–патронесс с махоркой, ждали закона о земле, ждали манифеста об окончании войны, а выходит — снова лезь в окопы, корми вшей и погибай…
Когда Керенский простер руку вперед и завопил — «именем революции призываю нас идти в бой», — Демьян почувствовал, что справа от него, там, где раньше стоял председатель полкового комитета, вдруг стало пусто. Прапорщик Дзевалтовский сделал поворот налево и, печатая шаг, четко промаршировал прямо к трибуне.
«Ударницы», стоявшие пред трибуной с винтовками у ноги, сразу вскинули их на руку. Штыки угрожающе уставились в грудь прапорщика Дзевалтовского.
Керенский отпрянул прочь от перил и закричал штабным:
— Держите его! Это террорист!..
А Дзевалтовский крикнул так, что услышало все каре:
— Солдаты революции не верят вашим словам, не верят и вашему Временному правительству! Мы требуем, чтобы вы сложили полномочия министра! Вы — провокатор!
— Назад! — завизжали «ударницы», упираясь штыками и грудь Дзевалтовскому.
Штабс–капитан Муравьев выхватил револьвер, штабные тоже схватились за кобуры, командир полка с офицерами бежал к трибуне, но Демьян не задумываясь уже бросился вперед, и все как один члены комитета ринулись следом за ним.
Дзевалтовский сделал шаг назад — штыки упирались ему в грудь все сильнее, он отодвинулся еще, но штыки всё напирали и уже прокололи тонкое сукно гимнастерки. Дзевалтовский отступил еще на шаг, но крикнул что было силы:
— Время Временного правительства кончилось! Долой правительство министров–капиталистов! Да здравствует свобода! Долой войну!..
Командир полка с офицерами и Демьян с комитетчиками подбежали к трибуне одновременно. Но штыки уже прокололи ветхое сукно и впились в грудь Дзевалтовского.
Демьян ухватил Дзевалтовского сзади и потянул к себе. Штыки успели войти в тело, и кровь темным пятном проступила на гимнастерке. Но раны были неглубоки, и Дзевалтовский стоял на ногах.
— Товарищи! — кричал, обращаясь к полку, Дзевалтовский. — Керенский повернул штыки против русского солдата,
В общем шуме уже не расслышать было, что он еще кричал. Члены комитета обступили его со всех сторон и заслонили своими телами. Штабс–капитан Муравьев вопил с трибуны: «Ударный батальон, вперед!» Но подбежали четверо авиаторов, приданных полку только вчера, — они тоже размахивали пистолетами, а Федор Королевич грозился, что застрелит, к чертям собачьим каждого, кто хоть пальцем коснется солдатского избранника!
Тогда дико взревел весь полк, и все четыре стороны каре разом двинулись к трибуне. Это был уже не полк, а толпа — грозная, разъяренная масса людей, для которой есть только один закон, одно право и одно правосудие — самосуд.
Керенский отступил в глубь трибуны, его окружили штабные. Бледный штабс–капитан Муравьев стоял впереди, и у него уже оказалось два пистолета — по одному в каждой руке.
В это время грохнул залп. «Ударницы» выстрелили в воздух, поверх разъяренной, но безоружной толпы.
Толпа стала отступать…
Война, таким образом, продолжалась.
Австро–германские пушки ревели за перевалом.
7
Дальнейшие события разворачивались так.
«Ударниц» был все же батальон, и у каждой — трехлинейная винтовка со штыком и боевой комплект патронов. Прозвучал еще один залп в воздух, и штабс–капитан Муравьев крикнул, что третий будет уже на аршин от земли. Не прошло десяти минут, как полк построили заново, но на этот раз обычным маршевым строем. Комитет — семьдесят семь человек — стоял на правом фланге, имеете с четырьмя приданными авиаторами и прапорщиком Дзевалтовским. Три колотые раны в груди были неглубоки, и, оголенный до пояса и забинтованный накрест через плечо, прапорщик остался среди товарищей.
Керенский сел и машину и сказал Муравьеву:
— Штабс–капитан! За отвагу и героизм жалую нас чином капитана. Приказываю; полку вернуться в лагерь, разобрать винтовки и выступить на позиции. Комитет в полном составе — в корпусный тыл: арестовать, учинить следствие. С прапорщика сорвать погоны и — под военно–полевой суд! Всё! Выполняйте, ликвидируйте и догоняйте меня с батальоном!
Шофер–рекордсмен дал газ, и машина исчезла. Керенский спешил поскорей убраться прочь; кроме того, на соседнем участке его ожидали для аналогичной процедуры. И министр быстро сообразил, что лучше ему прибыть на место до того, как туда дойдет слух о происшедших событиях,.
Штабс–капитан, собственно, теперь уже капитан Муравьев немедленно организовал ликвидацию неприятного инцидента. За холмом стояла сотня донских казаков — связные из корпуса генерала Каледина. По дороге на полковой митинг час тому назад Керенский остановил перед казаками свою машину и произнес приветствие «революционному казачеству». Казакам это было лестно, и они тут же присягнули на верность Временному правительству. Капитан Муравьев был ездок бравый — сызмала перегонял отцовские табуны в приволжских степях; он вскочил на коня командира полка и через три минуты был перед казачьей сотней.