Мириад островов
Шрифт:
— Даже не так. Дети — счастливые люди, мимо них всё проходит как сновидение. И особенно счастливы те, кто рождён с солью в крови. У прочих бывают ночные кошмары, у морян же — никогда, потому что сон и явь для нас с землянской ребятнёй меняются местами.
В общем, когда все взрослые хозяева и часть молодых враз пали наземь, мы с братом получили свободу. О, конечно, мы не оставили их совсем без помощи. Но как можно помочь тем, кто бредит? Заболеть мы не очень боялись — по малолетству, да и чувствовали некое благое дыхание, дуновение мира.
— Genius loci? — переспросил
— Гений места, да. Ты бы видел, как на таких островках замечательно. Говорят, что их кольца вырастают над усталыми огненными горами, а почва там особенно плодородна и согрета драконьим дыханием изнутри. Все посадки легко приживаются, скот плодится без помех, но и дичает. Люди вырубили часть леса, чтобы поставить себе крепкие хижины, только отступил он не так уж намного. Мы с Олавирхо били дичь ещё до язвы, а одинокий ба-фарх пригонял косяки рыбы. Тайком от остальных мы вымачивали волокнистые листья, чтобы прясть из них, и мяли кору для более грубой одежды. Всё это помогло нам позже.
Когда был выпущен голубь с посланием, лишь несколько деревенских было охвачено чумой. Поэтому помощь прибыла в нужное время. Однако мы с братом отбежали, боясь, что и нас запрут рядом с больными или заставят пройти через костёр. Такого не было: один из пришельцев, по правде говоря, смотрелся чёрным ужасом во плоти, но двое других показались нам симпатичны. Мужчина, плечистый и бородатый, излучал мощь, юная женщина светилась изнутри, как лампада с чистейшим маслом.
В лечении мы им не брались помогать. Куда больше пользы было от нас как от рыбаков и звероловов. Также мы знали в лесу потаённые родники, где вода проходила через многие слои дёрна и мхов. Рядом со смертью ведь так же хочется есть и пить, как и раньше.
— Ох, не уверена. В колонии, где держали маму с бабусей…
— Там, наверное, были крепкие стены и никакого вольного ветра.
— Так. И низкие потолки, и решётки, и крошечный дворик для свиданий с родными. Нас не очень разделяли в пространстве — врачи считали, что дыхание больных Белой лепрой не заразно. Только прикосновение.
— Вот как? Noli me tangere. Не прикасайся ко мне. Стоило бы запомнить, — снова вклинился Барбе.
— Кому до чего, а вшивому до бани, — фыркнула Орихалхо. — То бишь до веры в Господина Езу Нохри. Ладно, продолжу.
Мы с братом держались на приличном расстоянии от чумного посёлка: оставляли добычу и тыквы с водой неподалёку от крайних домиков и наблюдали, берут ли их и сколько. Когда пришли те трое, они вообще о нас не подозревали, Однако на следующий день, когда слуги отплыли, и в домах затихли стоны и крики, брат сказал мне: «Теперь настал наш час». Мы вышли на главную улочку, брат заиграл на кхунгахкеи…
— Это то же, что хомус, или по-русски варган, — тихо пояснил Барбе. — Звук очень густой, басовитый, как будто гудит огромный шмель.
— Да, именно так. Никто не думал, что пришли дети. На голос шмеля выглянули двое: Носатый и девушка. Больше никто из живых и мёртвых не пошевелился.
Тогда мы сказали им: «Нужно отделить живых от мёртвых, Мы сделаем». Мы были сильны, как никто из оставшихся, Мы боялись уродства, зловония,
Когда выздоравливающие смогли передвигаться, мы с братом сказали пришельцам: «У них будут рождаться дети, которые будут по-прежнему доступны для болезни, которая таится в стенах, земле и воздухе. Селение мало, остров немногим больше. Надо уходить».
Это были слова, которых не ожидал никто. Выживших оставляли на прежнем месте и более ни о чём не заботились.
«Как уйти? — спросил старый врач. — Эти трусы увели лодку, да и была она не очень большой».
«Оседлать морских коней», — ответил брат.
«Мы боимся, — ответил старик. — Слишком они огромные, Легче дикого скондийского слона оседлать».
«И в самом деле, — согласился Олавирхо. — Чтобы сплести сбрую и приучить наших друзей к земляному духу, понадобится время. Да и слушают они только свободных».
Свободными мы с братом считали нас с ним, а все другие, кроме юной мейсти, — себя самих. Она верно расчислила силы.
Нужно было, однако, что-то делать, раз мы посеяли в людских сердцах беспокойство и желание отпустить себя по водам. И вот мы отыскали большую раковину, извитую, как спираль, и сделали из неё Голос, который могли услышать ближние ба-нэсхин. Они ведь не знали, куда увезли их меньших, а мы и не хотели объявляться, пока взрослые не завершат своей войны.
Через несколько дней близ островка появились первые двухлодочные настилы.
— Катамараны?
— Наверное. Мы зовём эти широкие лодки-плоты, как и очень длинные ладьи с килем для плаванья на край воды, карракаррами. Люди взошли на них сами и погрузили тех, кто не мог сам ходить, а также съестной припас. Мужчины плакали, женщины вопили навзрыд, а дети — их было гораздо больше — смеялись сквозь слёзы от дыхания солёных просторов.
Но прежде чем отплыть, мы облили хижины рыбьим жиром и подожгли. Селение было бедным, но всё-таки мы оставили нашим покойникам хорошее оружие, и посуду из расписной глины и крепкого дерева, и одежды, расшитые бисером и осколками перламутровых раковин. Еды мы не могли дать много — у самих почти не было.
Орихалхо перевела дух:
— Погребальный костёр вышел достойный — на все ближние острова.
— Язычники, — добродушно проворчал Барбе. — Заядлые. Оттого вас и люблю.
— Ну и что было дальше? — спросила Галина.
— Война завершилась, — ответила Орри с такой интонацией, словно и это было плодом их с братом усилий. — Мейсти вернулась в свои родные края, жители того островка нашли себе новый, куда просторнее и богаче. Ветер развеял пепел и золу, угли заросли травой и юными деревцами, и на пастбище спускаются с гор дикие тонкорунные козы. Только люди на прежнем месте больше не селятся.