Мириад островов

Мудрая Татьяна

Марион говорит своему благоверному, нежась рядом на чистейших льняных простынях, удобно устроив темноволосую головку на его сухом и жарком плече:

— Кажется, не зря уступила я тот королевский свадебный «дар для передаривания». Дошла до меня благая весть, что все камни выброшены прочь, а заряженные ружья выстрелили мимо цели. И ничего хуже, чем было раньше, оттого не случилось. Я могу больше не ревновать моего мужа к несравненной и бесподобной Орихалхо, ты же сам — не смей упрекать меня в тяготении к красавцу монаху из Супремы. Рутенцы не сотворят с лепрой и Вертдомом то, что Кортес с ацтеками и оспой. Мы искони умеем жить в состоянии плавной войны: так, как жили сами рутенцы в обнимку с Чёрной

Смертью и ужасом, что она принесла. Как их простолюдины умели вкушать полноту жизни посреди семилетних и тридцатилетних войн, смутных времён великих переломов. Жить и верить в преодоление.

— Погоди радоваться. Не торопись тому же печалиться, — отвечает Мариньи. — У Бога ещё довольно ухищрений в запасе. Ведь не напрасно говорят в Скондии, что Он — наилучший из хитрецов.

Авантюра восьмая

Когда в их палату — в отсутствие Орри — явилась лекарка, Галина поняла почти всё насчёт вертдомского фатализма. Женщину звали Леа, полностью мейсти Леора, и казалась она лицом вполне светским: вид благородный, даже утончённый, бледно-серые глаза умны и проницательны, волосы забраны не под чепец замужней дамы или монашки, а под тюрбан. Конец тюрбана, распущенный по плечам, прикрывал затылок, но его можно было, по желанию, натянуть на нос и рот. Одевалась Леора в красно-бурое платье с шароварами и носила через плечо на широком ремне объёмистую торбу с материалом для перевязок и снадобьями.

Сначала женщина подошла к Барбе, без стеснения приподняла одеяло и какую-то жирно пахнущую покрышку, цокнула языком:

— Хороша получилась роспись в сине-зелёных тонах. Голубой период де Домье-Смита. Задними мышцами поиграть можешь? Напрячь-распустить?

— Попытаюсь.

— Не получится — назначу ещё один сеанс массажа.

— Ой.

— Ну ладно, убедил. Сейчас покрою достопочтенного брата ещё одной порцией разгонной мази — и лежи себе дальше.

Потом подошла к Галине. С куда большей осторожностью отодвинула покрывало в сторону:

— Недурно заживает. Струпья тонкие, воспаления нет, кровь с лимфой больше не сочится. Сейчас своими зельями протру. Потерпи, ладно?

Зажгла спиртовую горелку, согрела в чашке вонючую жидкость, смочила тампон — вроде бы из льняного батиста — взяла пинцетом и осторожно промокнула им кусок спины. Подержала тампон над огнём, пока не обуглится, и бросила в горшок: с телесными отходами в госпитале обращались без особых затей. Так проделала раз десять: Галина пробовала считать, но выходило не очень. Потом Леора набрала полную руку какой-то мази, очень скользкой и более того пахучей, и стала втирать в спину и её окрестности вплоть до пальцев на руках и ногах. Жил и суставов в человеческом теле было, по её мнению, куда больше, чем описано в медицинских атласах, так что Галина сначала покряхтывала, словно роженица, а затем… Затем очень хорошо поняла Барбе.

Покончив с лечением, мейсти Леора натянула одеяло поверх девушки и отправилась поливать на руки из кувшина: сначала левую, затем правую. Выплеснула содержимое таза в ночную посудину, налила в него ещё со стакан чистой воды и капнула из бутылочки. Снова омылась. Под конец вытерлась досуха тряпицей, сожгла её в прах на спиртовке и захлопнула бледный огонь особым колпачком.

На какую мысль эти предосторожности навели Галину — понятно.

— Мэса Леора, ты знаешь о моём недуге больше меня самой, верно?

— Не мэса — мейсти, — поправила та. — Не говори, чего нет.

Попытка уйти от ответа или нечто куда более важное?

— Мейсти. А в чём разница?

— Мэс — это господин Искусник. Врачеватель и знахарь. А я из Защищающих, как и высокая старшая сестра наша Мари Марион Эстрелья. Знаешь её историю?

Госпожу Эсти не приняли во врачебную гильдию, потому что она была из семьи исполнителей суровых приговоров, а ещё потому что она была девица. Тогда она утвердилась в той гильдии, где была рождена, с мужскими правами. Это дало ей негласную возможность лечить ножом, огнём и пучком травы. Добавлю, что смертей на нашей покровительнице значилось меньше, чем на ином лекаре из законных, а спасённых жизней — не в пример больше. После рождения молодого короля она добилась для женщин и младших членов семей отдельного права. Мы не обязаны исполнять шедевр, брать в руки какой-либо инструмент помимо хирургического, и к нам могут приходить люди обоего пола, желающие совершенствоваться в исцелении.

— Но до сих пор все, кроме ордена Езу, прибегают к услугам оперантов с большой оглядкой, — подхихикнул Барбе. — Ибо принципа Гиппократова по привычке не соблюдают и режут правду-матку прямо в глаза страднику.

«Помогает мне вернуться к началу беседы», — подумала Галина.

— Мейсти, ты моей болезни на словах будто не замечаешь, а держишь себя как знающая. Раны легко вылечишь, а от белой хвори мне что — все равно заживо гнить?

Леора тихо рассмеялась:

— Храбрая ты. И друг у тебя хороший. Но мы, низшие Защитники, уже знаем такое, что твоим сородичам недоступно. Они верят в животинок, видных лишь под самой мощной линзой, полагаются на масло и порошки, а силы самого человека не видят. Твои язвы не уменьшились, такого быть не может, но усохли и не растут дальше. Знаешь, почему? Тебя испытывают, ты напрягаешь все жизненные силы — и в чём-то становишься мужем. Ты показываешь свою искренность — ты равна мужу. Ты воин в душе — так помни, что белая лепра есть язва мирной жизни.

— Мейсти, не вещай так смутно, — снова сказал Барбе. — Совсем запутала девушку: чего доброго, вообразит, что у неё скоро гарранча отрастёт.

— Нет, озорник, — она помотала головой. — Не выйдет такого. Довольно нам морян. Но вот дивлюсь, отчего рутенцы, уже зная однополость нынешней лепры, сваливают всё на бациллу.

— И настолько безрассудны и злонамеренны, что ищут спасения от заразы, принося её на себе: из большой земли в малую.

— Это твоя политика. Моё дело — лечить и тех, и этих. Может быть, не так уж глупы и не так злы те, кто ступает на почву, чистую от греха.

— Кто духовное лицо — я или ты, мейсти?

— Не подтрунивай. Говорю то, что знаю. Белая хворь летает по воздуху и внедряется в горло, как чума, передаётся с длительным касанием, как её предшественница, и так же, как яд спорыньи, побуждает человеческую плоть отваливаться зловонными комками. Но в Вертдоме смерть склонна медлить. Я не раз убеждалась в этом.

Она присела на боковину Галининой кровати — не очень устойчивая поза.

— Где, кстати, Орихалхо? Она была тогда совсем юной и видела.

— Орри вербует рекрутов для поездки в Сконд, — ответил Барбе. — Королевский мандат ей выдали. Так что наши дамы поедут с пышной свитой из недоучек. То есть взыскующих горней мудрости…

— Неважно. Ждать мне недосуг, но и время, надобное для моего рассказа, не будет потрачено зря.

Около пятнадцати лет назад, вскоре после рождения нынешнего короля, через радужный туман на острова прорвались чёрные крысы и принесли на хвостах моровую язву. Немногие знали о том. Защитников и лекарей призывали будто бы в войско. Отец был младший сын и к тому же вдов, я сметлива, жизнь обоих стоила немного — вот и вызвались оба. Мой дядя и его старший брат тоже рвался пойти, но он числился в господах Фрайбурга и даже успел поучиться в академии у вробуржского господина, а им тогда был сам Хельмут Вестфольдец. Так что дядю не отпустили ни магистрат, ни наша большая семья.