Мириад островов
Шрифт:
— Да. Согласна, если иначе никак. Только не заставляйте отвечать на что попало, как Барба.
— Досужих вопросов мы тут не задаём, уж поверьте, моя госпожа, — кивает генерал. — И ему не задавали.
А Криспен занавешивает зеркало, поворачивает Галину лицом к нему. К стене. Хорошие руки, надёжные. Говорит:
— Держись. Жми дерево крепче. Ты храбрая, а таким легко. Генерал, дайте я один поведу.
И другим голосом, как бы повторяя затверженное:
— Сейчас я не скрываю лица под маской, чтобы ты не видела меня в любом
Жёсткая рука оглаживает нагое, дрожащее тело от волос, забранных в пучок, до бёдер. На перегибе спины, вблизи округлостей, приподнимается, делает как бы ступеньку, ветерок. Не возбуждает плотски: холодит, успокаивает. Слегка разминает мышцы.
— Пояс мне будет?
— Нет — с ним ты не доверишься как надо.
Возится недолго, потом спрашивает с резкостью:
— Твоё имя?
— Галина Алексеевна Шевардина.
Удар. Довольно весомый, кстати. Со щекоткой уж никак не спутаешь.
— Я не таможня и не пограничный контроль. Говори истинное.
— Галю. Малява. Пуговица.
Плеть оглаживает спину распущенными концами. Веер. Бархат по бархату.
— Ты что, удерживаешь руку?
— Нет. Верь мне. Хотела сюда ехать? За многие радуги?
— Да.
Удар, Больно. Жжёт. Что за…
— Отец хотел. И страшно было оставаться в России.
Удар. Прошёл спокойно.
— Не суть важно. Не протокол, поди, пишем. Пошли далее. Доверилась батюшке? Любила?
— Разные вещи. Да. Да.
Плеть, кажется, рассекает мясо до костей. Галина еле сдерживает крик.
— Помни, я не наказываю, а показываю. Любила — восхищалась или любила — страшилась?
— Второе.
Точно горячая рука гладит — соединяет края лопнувшей кожи.
— Крис, погоди. Теперь я спрошу. Это ты у меня условный рефлекс вырабатываешь? За неправильный отзыв — кнут, за верный отзыв — пряник?
— Не грузи простеца терминами, коих он не понимает, — вполне добродушно укоряет Галину священник. — Нет, наш брат не задумывается над ответами: это пока всё равно. Ты сейчас учишься на пустяках. Криспен, тянуть больше не надо.
— Галю. Можно так звать?
Она кивает, не открывая рта.
— Галю, ты Орихалхо любила?
— Конечно.
Жарко, душно — говорят, некоторые краснеют всей кожей. Вот так, как она сейчас.
— Не боишься признаться?
— Нет. Неправда — боюсь. Но эта боязнь из тех, что поднимает кверху.
— Эйфория, — смеются сзади, — Ой, Галю, только не маши от нас крылышками, не надо.
— Что, уже всё? — спрашивает она.
Но в ответ прилетает такое, что содрогается вся плоть и тело выгибается, точно лук. Напрягается, тянется вслед за плетью.
— Не страшишься. Но не думаешь об этом верно. Как рано ты поняла, кто хранитель твоего тела? Он… или она?
Девушка, словно под внушением гипнотизёра, лихорадочно перебирает факты.
Имя Орихалхо, произнесенное
— Галю надо немного поторопить?
Хочется от души выругать садиста, но нечто в интонации…
— Да, только в самом деле немного. Тихо. Делай ритм. И, ну… не по плечам.
Орихалхо — живая драгоценность. Как она тогда нагая стояла на берегу, склонив голову, и волосы прикрывали её спереди всю, будто святую Агнессу. Или раньше — в женской тунике и дорогих бусах. Каким голосом напевала. Как дотрагивалась — ни один мужчина так не умеет…
— Теперь стой. Прошу тебя.
«Шепчет трава на губах — прощай И иные злые слова. Мы с тобою воздвигнем рай, Как замолкнет молва». Романтическое. Лесбийское.
— С первого дня увидела. Но мне было всё равно кто. Я всё забыла, — говорит Галина, буквально захлёбываясь словами. — Оба следили, чтобы я не разносила заразу, Орри и Барб. Оба меня лелеяли и скорлупой обводили. Развязывали узлы, что я запутывала. Не боялись моей грязи — щитом становились между мной и другими. Не щадили себя — это я бездумно ими рисковала. Это подлинная правда. А теперь бей изо всей силы, Крис!
…Всё-таки Криспенова магия, очевидно, напоследок дала сбой — или уж слишком громкий вопль из самой Галины вышел. Типа никак не получилось у обоих расслабиться на последней фразе.
Очнулась после всего она лёжа на животе и с носом, уткнутым в тугую подушку. В белой комнате были открыты окна, солнце запуталось в летучих занавесках. Оторвала от валика голову — больше ничего не получалось, спину будто могильной плитой придавило. Вокруг стояло две кровати, простеньких, без полога, но с высокими боковинами. Должно быть, чтобы страдник через край не вываливался. Одна постель была пуста, хотя и чуть смята, из другой смотрел знакомый темноволосый затылок.
— Барб. Барбе, это ты?
Тело приподнялось на локтях, голова повернулась, заморгала обоими глазами вперемежку:
— Уф, хорошо, что очнулась, глупая.
— Кое-кто ещё и похуже дурень.
— Я полагал, ты меня запрезираешь, что выдал. Предал.
— Да не успела просто. Очень быстро закрутилось. Мы вообще-то где?
— В орденском госпитале.
— Тебе сильно досталось?
— Поменьше твоего. Или побольше: с нашими фокусниками ни в чём не будешь уверен. Кроме того, что тебе явно достался куда более крутой специалист, чем мне, Крисп этот. Он тебе сделал с потягом — от такого кровь течёт струйками и получаются шрамы, чистые, в нитку. Через год-два о них вообще забудешь, особенно если новые появятся. А мне кожу не вредили, вот и пришлось массаж делать прямо по свежим синякам и шишкам. Боялись, распухнет и загноится. Бывало, знаешь ли, такое в прошлом.