Мистификация дю грабли
Шрифт:
Призадумался Владимир Святославич. Призадумался… Затем воскликнул:
– Всех, кто против – на кол! Барахло всякое, дома супостатов – в казну! Веру новую вколотить надо в этих грешников, хоть через что, но вколотить! Капища поганые долой!
– Согласна, Володенька, согласна. Но, вначале ты прими веру… – исподлобья посмотрело на «внука» странное видение.
– Да далековато до Царьграда добираться… – покачал головой Владимир.
– А зачем до Царьграда? До Тавриды ближе будет, а там и церкви найдутся настоящие. А то здесь, в Киеве, одни домовые часовенки просто. Срам, а не церкви. А по такому случаю надобно людишек уважить и принять веру, как князю, как князю подобает! Поезжай в Тавриду. Христиан там много. А церковь
– Да тоже неблизко… – поежился Владимир. – Обязательно церкви? Ну, был князь Олег в Царьграде и шо? Щит приколотил к их вратам, плюнул и вернулся. Мы шо – дикари? Церкви… Лепота!
– Как за девками да за бабами, так… – осуждающе покачала головой «бабушка». – Эх, ты…
– Так то ж дело такое… – похлопал по заднице любимую «бабушку» князь.
– Какое такое? – поморщилась княгиня. – Сколько ты уже детей наплодил… А кому ты власть оставишь? Вас всего-то трое было, а как оно вышло? Одного ты брата просто порешил, а с другим как-то… Жену евонную уже на последних сроках с таким-то животом да на глазах матери с отцом снасильничал… Помолчи… – окинув строгим взглядом внука, «Ольга» угрожающе показала пальцем на потолок. – Ребёнка не тронь – прокляну! А с мамашей его, Рогнедой… Вот тут подумай. Дай понять людям, что ты так себя вел, когда был язычником. Ну, изнасиловал беременную… Ну с кем не бывает? Мужик ты али не мужик? Ну а то, что она уже с пузом была, так это для князя грех невелик. А вот станешь христианином, и всё это забудется. Потому что Бог, наш Бог, он милосердный. Он простит… Грех твой не просто простит, а снимет его с твоей души. Как будто его и не было вовсе. Станешь христианином – бери в жены дочь, а лучше сестру басилевса. Глядишь, и Царьград в приданое… Если не ты, то кто-то из ваших детей сам станет басилевсом. Сколько раз говорить? Ну, уж всяко Киев сравняется если не с самим Царьградом, то с Римом. Должон, должон…
Владимир призадумался. Положение власти в пока ещё не устоявшемся государстве было шатким, непредсказуемым. Надо было соглашаться с бабушкой. Бабушка, она такая – не подведет и выручит по-всякому. «Ольга» вышла, оставив на столе пироги с ягодами. Владимиру стало не по себе: он с детства боялся лакомств от бабушки. Он хорошо помнил, как от медовухи иль от таких же пирогов с ягодами корчился в предсмертных муках не один боярин или князь-сосед под внимательным взглядом радушной и приветливой бабушки…
Падал снег. Летом? Нет, падал с высоты гусиный пух, вздымаемый от ударов палками двух смердов по разостланному на земле засохшему под солнцем покрову из гусиных перьев. С середины лета делали не только съестные припасы на долгую зиму, но и увеличивали благосостояние князя Киевского одеждами, обувью, утварью и по царьградской моде постельными принадлежностями. Вот и готовили пух для перин да для подушек. Рядом со стегальщиками перьев пороли скоморохов и провинившихся дворовых. Многие из дворовых именно тогда обрели свою дворянскую родовую честь. А скоморохи с пылко отодранными задами и горящими от слёз глазами постигали неведомые ещё азы и каноны искусств. Флегматичное солнце заката удлиняло тени и ускоряло наступление прохлады лёгким ветерком. Князь щурился, глядя с лестницы на стоявших внизу провинившихся, которым он ещё не определил наказания. Среди них был человек в греческом чёрном одеянии и несколько трясущихся от страха людей.
– Ну и че? – громко обратился к ним Владимир. – Вы ково надуть хотели? Ты вот кто? – указал он пальцем на грека.
– Странник я, – развел руки и поклонился князю грек. – Людей и мир смотрю…
– Ишь ты. Ты этих знаешь? – показал рукой на остальных Владимир.
– Самозванцы это… Ложью да паскудством людей смущают… – ответил грек.
– Так… – задумался
– Ты не посмеешь, княже! – попытался вырваться из рук дружинников, схвативших его, грек. – Я – человек базилевса!
– Повесить сейчас же! – ответил ему Владимир, презрительно улыбнувшись в бороду.
Да как-то неудачно закончился назначенный день для явления чудес православной веры. Прокопий, который подсматривал за судом из-за угла перехода на втором ярусе терема, нервно заламывал до хруста и скрипа пальцы и обреченно вздыхал. За ним и за судом внимательно сквозь щель наблюдали две женщины. Когда дружинники увели грека, а мошенников челядь пинками и оплеухами погнала в сторону двора, где взвизгивал и извивался под ударами плетей последний скоморох, женщины улыбнулись друг другу и исчезли за потайной дверью. Остальные скоморохи – предки нынешних лицедеев и журналистов – вслух пытались прочесть и исправить вирши и поговорки, так не понравившиеся князю. Мельчайший гусиный пух покрывал их поротые задницы, обеляя и облагораживая их в глазах потомков.
После вечерней трапезы, где князь с гостями вволю напотешались, вспоминая представление во дворе, ему как никогда захотелось увидеть бабушку. Но… не удалось. Прошел день, за ним ещё несколько. Грека уже дня через два сняли с виселицы и спустили поздним вечером с обрыва в воды Днепра. Князь как-то подзабыл странное представление, на котором после плясок и песен скоморохов вдруг появился со своим странным речитативом и непонятными обещаниями этот самый грек, и следом за ним больные и сирые. Но не знал никто, что тогда, в день представления, под самое утро, растолкав своих полусонных девок и выбравшись из-под них, князь вынужден был отозваться на встречу с домовым. По тому, как яростно шумом и уханьем привлекал Игил к себе внимание, князь понял, что дело срочное.
– Ну, че тебе? – зевая, спросил домового Владимир.
– Сегодня, княже, ты повеселиться удумал? – уйкнул домовой.
– Ну, да, не все ж заботы да хлопоты переживать… – ещё раз широко зевнув, отозвался князь.
– Княже, тут сородичи припёрлись…
– Медовуху не дам! – отрезал Владимир. – Вон брагу бери, што осталась…
– Погоди, княже, и медовуху дашь, и хлебным вином одаришь. Слушай сюда, там дом есть, куда гость пришел странный из Царьграда, – зашептал домовой.
– Шо из тово? – почесал свою волосатую грудь Владимир.
– Собрались там вечор и сиднем сидят до сих пор. Спать почти не ложились. Дело против тебя затеяли…
– Так… продолжай, – насторожился князь.
– Грек этот главный, а ещё там девка бородатая на сносях и с тремя сиськами, с ней горбун, вьюноша. Но никакой он не горбун. Заместо горба пузырь у него. Веревочку отвяжет – и горба нет. Ещё там есть с падучей слепой, шо ночью лучше нас с тобой видит, – вкратце изложил домовой пересказы своих родственников.
– Понял. Дурить хотят? – скрипнул зубами Владимир.
– Да нет, обзывают они это чудесами во славу веры. Во как! – развеселился домовой.
– Так… Игилушка, а бабушка моя… с ними? – с подозрением в голосе спросил Владимир, отряхивая с себя паутину. – Где ж тебя носит? Всю паутину в городе собрал.
– Не-ет, княгиня здесь шастает. Она ж из ночи по потайным ходам приходит. Даже меня страх разбирает, – не обращая внимания на недовольство князя, продолжил Игил. – Грек этот со вторым базилевсом дружит. Не с тем, с кем ты сам дружбу завёл, а с его врагом – с вражьим базилевсом. А княгиню…