Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России
Шрифт:
явлением исключительным. Поскольку же издавать ее пришлось в Государственном
издательстве, вполне естественно, что книге было предпослано соответствующее
редакционное предисловие, утверждавшее “спорность” многих взглядов Кропоткина,
“утопичность” его идей и т.п. По той же причине в биографии Кропоткина, ученого и
общественного деятеля, Лебедев не мог (да и не должен был) уделять анархизму столь
большое место, как того желал Атабекян, перечеркивавший все заслуги
науке и полагавший, что с этой стороны автор представляет Кропоткина “в предвзято-
преувеличенном, тем самым искаженном и, следовательно, в смешном виде”.
Поскольку в книге из 88 страниц 26 были посвящены геологии и географии, рецензент
заявлял, что автор “задался сознательной целью затемнить, стушевать, насколько
возможно, анархическую сущность всей жизни Петра Алексеевича, не имея возможности
совершенно обойти ее молчанием”, а потому призывал книгу “причислить к разряду
халтурной литературы”. Цитируя Лебедева, он с возмущением спрашивал: “Миллионы
трудящихся “относятся к нему (т.е. Кропоткину.
– А.Н.) с глубоким уважением”, но что
они поднимаются на эшафот, идут на каторгу, в тюрьму, ссылку и изгнание - об этих
“мелочах”, о международной борьбе, вдохновленной Кропоткиным, за раскрепощение
человечества от ига капитала и власти, не стоит даже упомянуть?”, а протестуя против
подчеркивания “гуманизма” Кропоткина требовал “говорить во весь голос” о его призывах
“к террору” и к “бодрой революционности”<19>.
Естественно, мимо такого вызывающего выступления ни С.Г.Кропоткина, ни
Исполнительное Бюро и дирекция Музея пройти не могли. Атабекян бросал вызов им
всем, ополчаясь как против личностей, так и против идей, которые вдова революционера
считала обязанной проводить в работе Комитета и музея. Именно тогда - до 11.03.25 г.
– и
должно было произойти между ними объяснение, после чего Атабекян послал свое
ультимативное и грубое письмо, в котором оказывался видеть в Кропоткине ученого и
требовал отдать музей анархистам.
За словами о Кропоткине стоял вопрос о судьбе самой анархистской идеи, связываемой
в те годы с лозунгом “третьей революции”, которая могла бы скинуть диктатуру
большевиков, создавших в России обстановку “много хуже, чем при самодержавии”, как
говорила в своих выступлениях за границей А.П.Кропоткина, дочь революционера. О
необходимости “третьей революции” думали и говорили тогда все - анархисты, эсеры,
меньшевики, старые политкаторжане, однако - по-разному. В этом плане чрезвычайно
показательно появление в газете “Рассвет”, именно в марте 1925 г., письма В.Н.Фигнер,
написанного, как
и его сподвижниками. Если учесть, что Фигнер была не сторонним зрителем, а
председательницей Комитета, то это ее письмо (как и его публикация в зарубежной
печати, т.е. минуя коммунистическую цензуру) можно считать изложением взгляда
руководства Музея на проблему, из-за которой и разгорелся весь конфликт. Мужественная
женщина, пережившая не только заключение в Шлиссельбурге, но и ужасы столь
ожидаемой некогда социальной революции в России, отвечала на вопрос - что делать?
–
поднимавшийся, как видно, постоянно в среде старых революционеров и рвавшейся “к
делу” молодежи.
“Вы спрашиваете - что делать?
– писала она.
– Нужна революция. Да, снова революция.
Но… надо серьезно готовиться к ней. Что толку, если снова угнетенные сядут на место
бывших властников? Они сами будут зверьми, даже, может быть, худшими. Закроются
ворота одних тюрем, откроются других. Вырастут более мрачные, более утонченные
орудия насилия. Снова позор. Снова унижение свободной личности. Рабство, нищета,
32
разгул страстей… Нам надо стать иными. Нам надо сегодня же начать серьезную
воспитательную работу над собою, звать к ней других…”<20>
В.Н.Фигнер была человеком честным, смелым, однако в целом письмо производит
впечатление усталости и растерянности, какой-то недодуманности, как если бы его автор
не знал, что надо делать конкретно. Вероятно, так оно и было. Обращаясь к тому времени,
можно заметить, что людей культурных, людей мысли, ранее энергичных, охватил своего
рода паралич, когда они столкнулись с фактом полного несоответствия практики
провозглашенной ранее идее. А, может быть, Фигнер не решалась назвать прямо тот путь,
который только и мог вывести из тупика, потому что по традиции не испытывала к нему
доверия - путь “мистического анархизма”, который три года спустя вызовет новый
конфликт в музее Кропоткина. Во всяком случае, письмо Фигнер свидетельствует, что
конфликт был гораздо глубже и серьезнее, чем он может показаться поначалу.
Столь же серьезной складывалась обстановка вокруг музея.
Как сознавался и сам Атабекян, именно в это время С.Г.Кропоткина получила
предупреждение со стороны ОГПУ о нежелательности “анархических сборищ” в музее.
Именно это обстоятельство, а не скандал с Атабекяном, вынудило Комитет закрыть музей
на ремонт (который к слову сказать, был жизненно необходим) и тем самым на время