Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России
Шрифт:
других навесили тяжелый замок молчания, вполне объяснимый страхом от перенесенного
и возможностью повторных гонений. Немалую роль в этом сыграли и другие факторы:
отъединенность от прежних друзей и единомышленников в условиях ссылки, которая
стала “новой родиной”, в исчезновении потаенной литературы, которая подпитывала их
ум и чувства, в невозможности общения из-за отсутствия соответствующих собеседников,
из-за постоянной настороженности по отношению к
Очень немногие из оставшихся в живых после репрессий, вернувшиеся в
интеллектуальные центры страны, в первую очередь - в Москву и Ленинград, нашли в
себе желание и силы, чтобы восстанавливать прежние связи и собирать остатки
орденского “самиздата”, который в большом количестве циркулировал в 20-х гг., питаясь
переводами статей и книг, выходивших за рубежом, и оригинальными сочинениями,
распространявшимися анонимно в рукописях или машинописном виде. О содержании
тогдашнего “самиздата” дает представление статья некого М.Артемьева, опубликованная
в нескольких номерах газеты “Рассвет”, выходившей в Чикаго<3>. Широта и разнообразие
тематики, стремление охватить и осознать происходившее, проникнуть в глубинные
смыслы процессов, характеризует творчество неизвестных нам авторов, чьи произведения,
если бы удалось их разыскать, оказались бы поистине бесценны для понимания событий
тех лет.
К сожалению, особенно рассчитывать на их восстановление не приходится. В то время
рукописи уничтожали не только в печах ОГПУ, но и сами авторы, если нависала угроза
обыска и ареста, а вместе с ними гибли и книги, посвященные идеалистической
философии, богословию, мистике и всему тому, что шло вразрез с господствующей
идеологией. Правительство коммунистов проводило тактику “выжженного пространства”
души человеческой, тактику выжженности духовного пространства нации, чтобы не за что
было зацепиться ни взглядом, ни мыслью.
Люди, которые продолжали нести в себе память об иных мирах, старались не только
эту, но и память о прежних друзьях запрятать столь глубоко, что убеждали в этом не
55
только других, но, порой, и самих себя. Так произошло, например, с известным советским
режиссером Ю.А.Завадским, который с первых своих допросов на Лубянке осенью 1930 г.
принял на себя амплуа “беспамятного” и с той поры уже не расставался с ним, уверив под
конец жизни всех, что он “ну, совершенно ничего не помнит”. Достаточно сказать, что
даже сыну своему он лишь однажды проговорился, что сидел в тюрьме, но по какой
причине, сколько времени и как - так и не рассказал, отговорившись “недосугом”<4>.
Здесь мы подходим к другому,
исследователем - к отрывочности, случайности, а то и просто отсутствию информации о
мистиках и мистических организациях, которую в настоящее время можно найти только в
архивах органов ФСК РФ и республик бывшего Советского Союза - бывших архивах
ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ.
На эти поистине бесценные архивы часто смотрят лишь как на память о миллионах
невинно осужденных и замученных в советских застенках и концлагерях. В известной
мере, так оно и есть. Однако нельзя забывать и другого: эти архивы являются
единственными центрами, в которых сосредоточена уникальная информация как о людях,
так и об их мыслях, жизни, стремлениях, а вместе с тем - об ошибках, заблуждениях,
геройстве и подлости. Мне не раз приходилось убеждаться, что архивы эти “помнят” даже
о том, о чем успели забыть многие из выживших, вернувшихся к жизни, но на каком-то ее
этапе оставившие там свою память.
Архивно-следственные дела репрессированных - сложный, очень емкий и в то же время
противоречивый источник информации, содержание и степень достоверности которого
менялись от периода к периоду. Так на протяжении 20-х гг. они показывают в
достаточной мере спокойное течение следствия, когда охват собираемого материала был
достаточно широк, а подследственный имел возможность писать свои показания
собственноручно (т.е. вести протокол), отвечая таким образом на ставившиеся перед ним
вопросы, но при этом еще что-то утаивая или не фиксируя полностью свой ответ, как о
том вспоминала, например, Е.А.Поль. Для тех лет характерно привлечение возможно
большего круга не только обвиняемых, но и свидетелей, часть которых затем отпускалась,
причем некоторые обвиняемые могли находиться какое-то время на свободе, дав
подписку о невыезде из города. Однако все это нисколько не гарантировало от
совершенно неожиданного по жестокости приговора, где факты могли быть утрированы,
искажены, а иногда и просто придуманы, точно так же как прекращение дела часто не
служило гарантией от возможных неприятностей - сокращения по службе, “вычистке по 1-
й категории” и т.п., что в перспективе грозило вероятностью нового, уже более серьезного
ареста.
Но эта же практика “обстоятельности” следствия позволяла накапливаться в
следственном деле множеству документов, начиная с ордера на арест и обыск, протокола
обыска, анкеты арестованного, протоколов допросов, до различных квитанций (сданные