Мистики, розенкрейцеры, тамплиеры в Советской России
Шрифт:
обвинительное заключение 1931 года, а с другой - Юрий Аникст в своем памфлете против
А.А.Солоновича?
Мне представляется, что понять их возникновение и распад, их характер и место в
общественной жизни советской России 20-х годов в целом дают возможность показания
людей, в тот или иной момент следствия искренне объяснявших свое мировоззрение и
свою жизненную позицию. В том, что такая искренность была не только возможна в тех
условиях, но
следующий день после ареста, когда, заполняя так называемую “Анкету арестованного”, а
затем и в первом протоколе допроса, они указывали на свое “анархическое
мировоззрение”, часто не скрывая, что “к советской власти относятся, как и ко всякой
власти, отрицательно”, иногда поясняя, что “считают нужным ее поддерживать за
неимением лучшей”.
И все же это были очень разные люди по своим характерам, судьбам, устремлениям,
как разнствовали пути, которыми каждый из них пришел в “Орден Света”. Среди них
были люди равнодушные к церковной обрядности, прямо враждебные церкви, как
таковой, люди, глубоко верующие, и люди, только еще вступившие на путь своей веры.
Через интерес к мистике и толстовству к евангелическому христианству, например,
шел Н.К.Богомолов, один из ближайших сподвижников А.А.Карелина по Всероссийской
федерации анархистов-коммунистов. На допросе 14.9.30 г. он писал: “Еще раньше (смерти
Карелина.
– А.Н.) я начал интересоваться учением Л.Н.Толстого. Одного анархо-
коммунизма мне казалось мало, казалось необходимым подвести под него более
обширные основания идеологического порядка. Толстой связывал свое учение с
христианством, и мне казалось необходимым изучить эту связь как в рамках учения
Толстого, так и вообще.<…> Я вошел в число членов-соревнователей Толстовского
общества в Москве. Посещал собрания Общества и много думал о том, какой путь
правильный: с применением насилия или без применения насилия. Решение этого вопроса
я считал для себя важным. На этом пути мне пришлось обратиться даже к прочтению
Евангелия и литературы по истории христианства. Отношение к этому вопросу церкви
меня тоже интересовало. Должен оговориться, что я вообще не церковник, никогда не
95
хожу в церковь. К Церкви, как властной организации, как к организации принципиально
иерархического порядка у меня всегда было ярко отрицательное отношение. Нужно
проводить резкую грань между Церковью и христианством, беря последнее как одно из
учений о нравственности. Прочитавши некоторые из источников, я увидел, что поучения
Церкви
нелогичными, двойственными и явно неверными. Размышления над текущей
политической деятельностью как в СССР, так и за границей, привели меня к мысли, что
применение насилия должно быть и становится все менее действенным для тех, кто его
применяет. Насилие не дает тех результатов, которые от него ожидают, оно решительно
для всех сторон приносит только неприятные в конечном счете последствия…”<21>
И позднее, на допросе 29.12.30 г. разъяснял: “Ознакомление с мистическими идеями, с
учением Христа по Евангелию, показало мне правильность и с этой стороны основных
установок анархизма, как я их понимал, т.е. о принципах любви, красоты, принципах
безвластия, принципе добра. <…> Для меня было крайне важно, что у Христа нет ни
одного изречения, оправдывающего государственность и насилие. <…> В отношении же
вопросов тактического характера ознакомление с мистикой укрепляло во мне те
толстовские взгляды, которые у меня были по этому вопросу и ранее. <…> Вот в этом
понимании во мне уживались анархизм и мистика, но все же у меня были некоторые
сомнения и искания, т.к. я осознавал, что что идеи мистического и толстовского порядка
все дальше уводят меня от социально-революционного элемента в анархизме, каковой
элемент ранее, в первые годы революции для меня превалировал…”<22>
Более подробно и с указанием возможности практической деятельности в этом
направлении внутри советского общества, но под углом зрения христианских идей, как
мировоззренческой основы современного человека, писал в своих показаниях
Н.И.Проферансов, в юности - активный революционер, после 1922 г. заведующий
кабинетом истории социальных движений в Институте Маркса-Энгельса, а к моменту
ареста работавший техническим редактором Большой советской энциклопедии.
“Приблизительно с 1910-1912 г. я перестал быть материалистом, а когда стал
анархистом, то не считал, что для анархиста обязательно быть материалистом. Я считал и
считаю, что в социализме и анархизме сущностью их являются требования, которые общи
с требованиями первоначального христианства, именно - общечеловеческая солидарность
и любовь к каждому человеку. Первоначальное христианство привлекает меня также тем,
что отрицает собственность, государственную власть и стоит за экономическое равенство.