Моченые яблоки
Шрифт:
Его Императорское Величество в присутствии своем в Петергофе июня 20-го дня 1905-го года соизволил отдать следующий приказ:
Увольняются от службы: Гвардейского экипажа Лейтенант Ржевуский — по домашним обстоятельствам Капитаном II ранга с мундиром.
Исключаются из списков: убитые в бою с неприятелем Капитаны I ранга Игнациус и Бухвостов; Капитаны II ранга Степанов, Македонский; Корпуса Инженер-Механиков
Мать говорила, что ее отец, дед Юлии, погиб героем. Что ж, она была права, и Юлия это теперь понимает. Каждый, кто до конца выполнил свой долг… «Наверх вы, товарищи, все по местам!» Бог знает как давно было, а вот, оказывается, имеет к Юлии такое личное, такое непосредственное отношение.
Корпуса инженер-механиков флота капитан Торсен исключается из списков, как погибший в бою с неприятелем…
«30 июня 1905 года.
Дорогой Юрий Дмитриевич, хочу, чтобы Вы оплакали со мной мое горе. 14 мая в сражении с японцами в Цусимском проливе погиб вместе с кораблем мученической смертью мой незабвенный сын Борис. Погиб жертвой за чужие грехи…»
В тишине квартиры раздается телефонный звонок. Это — Лизка. Она хочет, чтобы мать сейчас же, сию минуту приехала к ней.
— Что случилось?
— Когда приедешь, расскажу.
— Ты здорова?
— Да. Но надо поговорить.
— Ну что я потащусь так поздно, уже одиннадцатый час, — говорит Юлия. — Давай отложим до завтра.
— Нет! — требует Лизка.
И Юлия идет одеваться. «Поймаю такси, — решает она. — Что могло случиться? Поссорилась с мужем?»
Объявляется список нижних чинов, погибших на броненосце «Князь Суворов»: музыкант, квартирмейстер 2-й статьи Антон Соколовский, из воспитанников Лейб-Гвардии Финляндского полка, Ковенской губ., холост; старший комендор Иван Разумов, переведен с броненосца «Сисой Великий»; комендор Василий Буданов, переведен с крейсера «Дмитрий Донской»; гальванер Федор Печурин из крестьян Тульской губернии, Новосильского уезда, Косаревской волости, села Шеина, женат; минер Михаил Ильин из крестьян Рязанской губ., и уезда, Солотчинской волости, деревни Житово, женат…
Это потом про человека говорят: он до конца выполнил свой долг, значит, он герой. Разве он думал, что он герой, этот самый минер Ильин из крестьян Рязанской губернии? Надо рассказать Михаилу про его деда, чью фотографию она увидела у них в альбоме. Чего уж теперь? Надо это рассказать…
«Погиб жертвой за чужие грехи, за чужие ошибки. Он погиб, а я осталась, и, поверьте, нет ничего страшнее этого сознания.
Зачем жизнь так тяжела? Или страданья неизбежны и на что-нибудь нужны? Не знаю. Я ничего не знаю. Я чувствую себя как провалившийся на экзамене школьник. Мне ужасно стыдно, и я только одного хочу, чтобы меня поскорей отпустили…»
Если Лизка зовет
Такси появилось тотчас же, как только она вышла из ворот. «Как удачно», — подумала Юлия Рубеновна, садясь в машину. «Я закурю, не возражаете?» — спросил шофер. «Пожалуйста, — ответила Юлия и поискала в сумке сигареты. — Я тоже закурю».
Если Лизка зовет ее, поссорившись с мужем, значит, это серьезно. Видимо, так и должно было случиться: Юлия с самого начала удивлялась выбору дочери. О чем они разговаривают, когда остаются вдвоем?
Эта же мысль занимала ее когда-то, когда думала о Макашине. Какой он дома? Некоторые живут, всерьез озабочиваясь бытом, прямо оторопь берет: «Где вы это достали? Надо будет мужу позвонить, пусть съездит, возьмет. А какой рецепт мне дали вчера в гостях! Пачка маргарина, пять штук грецких орехов…»
Живут, подробностями жизни заполняя ее пустоту. Но Макашин не станет же интересоваться грецкими орехами и тем, где достать стиральный порошок «Дарья»! Как он-то живет каждый день? Так она и не успела этого понять.
А впрочем, зачем ей было это понимать? Разве для того, чтобы любить, надо непременно видеть, в каких шлепанцах ходит дома любимый человек и сколько ложек сахара кладет в чай по утрам?
Такси, круто повернув направо, вырвалось на пустынный в этот час проспект Ветеранов. В темном небе над проспектом Юлия увидела самолет. Он летел низко, наверное, шел на посадку, тревожно мигая красными бортовыми огнями.
Ей показалось, что все это уже было с ней когда-то: пустынный проспект, самолет, заходящий на посадку, и даже то, что сейчас скажет таксист, она уже знает. Он спросит:
— Какой дом-то? За лесом?
На проспекте Ветеранов от прежней деревни Ульянки остался лес, который, возможно, когда-то рос за околицей. Не лес — березовая роща. Теперь она белеет стволами по обе стороны проспекта. Направо выходит к Таллинскому шоссе, налево — к Балтийской железной дороге. А там недалеко и Пулково, аэропорт.
Первое время, когда Лизка только еще переехала в Ульянку и Юлия оставалась у нее ночевать, никак не могла привыкнуть к низко летящим над домом самолетам. «Здесь же спать невозможно», — говорила она дочери. «А я уже привыкла», — отвечала Лизка.
Как быстро выросла дочь! Но все еще — удивительно! — в ней, взрослой, уживается прежняя маленькая Лизка со смешными косичками, она боялась темных комнат и, держась за руку Юлии, храбро говорила: «Не бойся, мама, я с тобой»…
Похоже, что так оно и осталось: Лизка тверже и крепче Юлии стоит на земле. «Не бойся, мама, я с тобой»…
— Вы хоть и росли в войну, но мы позакаленней вас, — говорит она матери. — Нас так просто не собьешь!
— Нас, что ли, собьешь? — возражает Юлия.
— Да вас пальцем тронь, вы уже лапки кверху: «Все рухнуло, все ужасно!» Терзаетесь какими-то нереальностями.
— Что значит — нереальностями?
— А то и значит, что не смотрите на мир трезво. А в нем, между прочим, все закономерно, в том числе и ошибки.
— И трусость? И подлость?
— Ах, оставь, пожалуйста! Что за охота всякую служебную неурядицу тот час же объявлять подлостью?